Томас вроде бы отчетливо и ясно слышал, что ему говорил Миккель, но в голове у него словно стучало: этого не может быть. Вот сейчас он проснется за столом на «Бьянке», и кошмар развеется.

– Как это началось?

– Ты уверен, что действительно хочешь это услышать? – Миккель сглотнул слюну. – Лет пять-шесть тому назад серьезно заболела моя мать. Она начала впадать в старческий маразм, и болезнь развивалась быстро. Мы с братом поместили ее в больницу, но дело становилось все хуже, в конце концов она перестала нас узнавать…

– Давай прокрути вперед – как вы встретились с Евой.

– Мой брат Андерс и я не могли прийти к согласию по поводу опекунства. А так как мне не хотелось посвящать посторонних ни в подробности материной болезни, ни в семейные дрязги, то я позвонил единственному знакомому адвокату. Вот так это и началось.

– Черт возьми! Я даже не знал, что у тебя, оказывается, есть брат.

– Мы же никогда не разговаривали о личной жизни.

– Действительно, – яростно фыркнул Томас. – Для этого ты выбрал мою девушку! Ну а твоя-то жена? Она об этом знает?

– Нет. Никто ничего не знает. Да ничего такого и не было, кроме этих… дурацких эсэмэсок.

Томас чувствовал, как в нем поднимается злость:

– Хватит врать. Вы встречались, уж это я понял из переписки.

– Два раза… за бокалом вина. И Ева все время говорила о тебе… Это я повел себя непростительно. Это я в нее влюбился, а не она в меня.

– Мне кажется, тебе пора уходить.

– Я правда сожалею, Ворон. Не знаю даже, что и сказать, кроме как попросить прощения.

Миккель встал и аккуратно поставил на место стул. Секунду он постоял, как будто ожидая, что Томас ему что-то скажет. Но Томас молчал, стиснув кулаки, и не поднимал глаз.

– Позвони, если…

Не докончив фразы, Миккель повернулся к выходу.

Томас одним духом допил пиво и поставил бутылку на стол, повернув этикеткой к себе. Он боролся с накатывающей волной, но им овладело тоннельное зрение, и он уже ничего не видел вокруг. В теле бушевал адреналин. Сердце тяжело заколотилось в груди: он-он-он — твердило оно, к мышцам прилила кровь. В нем ничего не осталось, кроме древних инстинктов и бессознательных побуждений, вылившихся в раскаленную, бешеную ярость.

Он вскочил, с грохотом опрокинув стул. Миккель обернулся на звук и посмотрел через плечо. Томас кинулся на него, налетел, всей массой своего тела придавил Миккеля к столу, уложив его на лопатки. Стол не выдержал, и они оба так и грохнулись на пол. Томас ударил Миккеля в челюсть, а затем прямо в нос, так что у того из обеих ноздрей хлынула кровь. Томас нацелился в завершение расправы ударить его головой, но Миккель извернулся, и Томас со всего маху шарахнулся головой об пол. В глазах у него потемнело. Он почувствовал, как Миккель саданул ему кулаком в глаз и пытается выкарабкаться. Томас произвел несколько неудачных замахов кулаком в воздух. В следующую секунду он услышал над собой чей-то окрик, могучие руки схватили его за шиворот и оттащили от Миккеля.

– Порезвились – и шабаш! – рявкнул Йонсон, удерживая его в железных объятиях.

Тоннельное зрение сменилось нормальным. Томас снова увидел, что он в «Морской выдре». Рядом медленно поднимался на ноги Миккель. Окровавленный и избитый.

– Давай уходи, пока я его держу, – сказал ему Йонсон.

Миккель понял совет и устремился к дверям. Томас попытался вырваться, но у Йонсона была медвежья хватка.

– Madre mía! Ворон, что стряслось? – возник перед Томасом изумленный Эдуардо.

– Все в порядке. Можешь меня отпустить, – сказал Томас Йонсону, который держал его сзади.

Йонсон отпустил и ошарашенно посмотрел на Томаса:

– Что это на тебя нашло? Я думал, вы с ним друзья?

– Иногда люди ошибаются.

Берлин, Пренцлауэр-Берг, 29 октября 1989 года

На площади перед старой краснокирпичной ратушей собралась толпа в несколько тысяч человек. На парадном крыльце рядом с бургомистром стоял начальник полиции и под жужжание съемочных камер держал речь перед демонстрантами. От имени сил полиции он извинялся перед собравшимися за жестокое подавление последних массовых выступлений. После него слово взяли бургомистр и ряд высокопоставленных представителей СЕПГ, они говорили о намеченных реформах и о правах человека. Митингующие встречали их овациями. В глазах Хауссера, наблюдавшего за происходящим по телевизору, они выглядели скопищем пингвинов. На его взгляд, те, кто выступал на трибуне, были еще худшими предателями, чем те, кто слушал их на площади. Единственное, что его удивляло в демонстрантах, – это то, как они могут не понимать, что перед ними бандиты, готовые пообещать все, что угодно, ради того, чтобы спасти свою шкуру. Он выключил телевизор и вышел из дому.

Было половина третьего. Прошел час с небольшим после того, как он видел Лену выходящей вместе с дочкой из квартиры с двумя тяжелыми корзинами мокрого белья. С тех пор как он запретил Кларе поддерживать какие-либо контакты с Шуманами, Лена вынуждена была сама заниматься уборкой и стиркой. Хауссеру казалось справедливым, что богачка Лена, долгое время даже не покупавшая стиральной машины, предпочитая платить Кларе, чтобы та возилась с грязным бельем Шуманов, теперь сама должна была тащиться в подвал, где находилась общая прачечная, которой пользовались все жильцы этого дома.

Хауссер спустился по узкой лестнице в подвал. В воздухе мешались запахи плесени и стирального порошка «Фева». Из открытой двери в самом конце коридора доносилось басовитое гудение крутящегося барабана. Хауссер остановился на пороге и прислонился к косяку. Позади четырех стиральных машин видно было помещение для сушки белья; под потолком, словно телеграфные провода, протянулись веревки. Лена развешивала отяжелевшие от влаги вещи. Ее майка под мышками потемнела от пота. Она попросила дочку, стоявшую над красной тележкой с бельем, подать ей еще несколько прищепок.

– Вот это работа! – сказал Хауссер, входя в помещение с низко нависшим потолком.

Лена испуганно обернулась.

– Извините, если напугал, – сказал он, заходя за машины. – Да вы продолжайте, не обращайте на меня внимания.

Лена вынула из корзинки рубашку и начала развешивать ее на веревке.

– Что-то раньше я вас тут не видел. Бельем ведь обычно занимается Клара, верно?

– Клара заболела, – сказала девочка.

– Рената! – резко бросила Лена и протянула руку за следующей прищепкой.

Хауссер погладил девочку по головке:

– Хорошо, что вы и сами можете постирать белье. Так даже гораздо лучше. Тебе же нравится помогать?

Девочка кивнула:

– Очень нравится.

– Молодец! Ты настоящая пионерка. Хорошо учишься?