Пронизывающий ветер обдувал раскисшую от дождя землю, над головой проплывали темно-серые, словно пушечные стволы, тучи. Они ползли па запад, как будто стремясь поскорее закрыть все еще пробивающийся на горизонте водянистый свет. Поросшие мхами и лишайниками валуны походили на спящее стадо коров. Вздувшийся ручей залил свои крутые берега, в воздухе остро чувствовался запах влажной земли. День клонялся к вечеру.

Внезапно ветер налетел шквалом, заставив Кэтрин поежиться и тесно прижаться к лошади. Кэтрин с силой стиснула зубы, чтобы они не стучали. Она тупо смотрела прямо перед собой, не замечая ничего вокруг и думая лишь о том, что надо двигаться вперед. Сырость пробирала ее до самых костей, волосы растрепались и стояли над головой подобно нимбу. Время от времени с ее посиневших губ срывался стон, но ледяной ветер тотчас же уносил его прочь. Ее лихорадило от голода, усталость давила на плечи, словно мешок камней, в теле не осталось ни единой косточки, которая не кричала бы от боли при каждом шаге измученной кобылы.

Она почти достигла Кезвика, по ее расчетам, до него оставалось не больше часа пути, но, как ни странно, чем дальше, тем больше ее охватывало ощущение бесцельности происходящего. Оно усиливалось с каждой милей. Ей вдруг стало безразлично, что ждет ее в конце пути. Кэтрин безвольно и вяло спрашивала себя, к чему вся эта суета и спешка, неужели это так важно, поймают ее или нет? Содрогнувшись, она попыталась изгнать из головы тягостную мысль, но безуспешно. Внутренний голос продолжал настойчиво и неумолимо твердить, что в Эдинбурге ее, в сущности, никто не ждет. Так зачем же она так упорно стремится туда попасть? Что она там забыла? Дом, который никогда не считала своим? Сумасшедшую мать, которая ее не узнает? Ведь именно тоскливое, беспросветное одиночество не в последнюю очередь толкнуло ее на эту авантюру, возобладав надо всеми остальными соображениями. Вслед за тем пришла новая мысль, нелепая и безосновательная, но поразившая ее в самое сердце: она подумала, что смерть идет за нею по пятам, забирая по дороге всех, с кем ей когда-либо приходилось соприкасаться: сначала семью и близких, а теперь вот единственного человека, который…

На этом ее размышления оборвались. Разум отказывался следовать по пути, ничего не сулившему, кроме боли. Выплакав два дня назад все свои слезы в приступе безутешного горя и угрызений совести, она заставила себя оцепенеть, не ощущать ничего, кроме тяжкой поступи лошади, леденящего душу холода и сырости, неумолимого голода и невероятной усталости. Нельзя было позволить себе даже думать о том, что она натворила в Гельвеллине, иначе можно просто сойти с ума. И уж тогда-то ее точно поймают. Избежать плена – вот единственная цель, которая у нее еще осталась. Вот, что придает ее существованию хоть какой-то смысл.

Незнакомое цветовое пятно, мелькнувшее где-то справа, на самой границе обзора, внезапно привлекло ее утомленное внимание. Она выпрямилась, прищуриваясь, и с трудом разглядела вдали, за чахлыми деревьями рощицы, что-то похожее на полуразвалившийся дом, возможно, заброшенный коттедж. Сквозь голые ветки виднелся угол соломенной крыши, а опустив глаза, Кэтрин заметила ответвлявшуюся от дороги тропинку, едва различимую в заглушавшей ее сорной траве. Она вскарабкалась на лошадь и направила ее на эту тропинку. Будь что будет. Опасливо пробираясь через рощу, прислушиваясь на ходу к каждому шороху, девушка выехала на опушку и, оказавшись в двадцати футах от коттеджа, остановилась. Кругом стояла тишина, нарушаемая лишь вздохами ветра в оставленном позади лесу. Внимательно осмотрев убогое строение, она отметила, что единственное окно закрыто ставнем, а полуотворенная дверь висит на одной петле. Только потом ей бросилась в глаза поднимавшаяся из полуобвалившейся каменной трубы тоненькая струйка дыма. И опять безнадежность сомкнулась над нею подобно могильному савану. Дом был обитаем, а это означало, что ей нельзя в нем показаться.

Слезы отчаяния навернулись ей на глаза. Надо повернуть лошадь и возвращаться в холодную, продуваемую всеми ветрами долину. Кэтрин почувствовала, как волна безрассудного гнева закипает у нее в груди. В конце концов, чем она рискует? Два бесконечно долгих и холодных дня она провела на лошади, убегая с постоялого двора в Гельвеллине, и за все это время никого не встретила. Если бы за нею гнались по этой дороге, то уж за два-то дня она наверняка бы заметила хоть какие-нибудь признаки погони. Она была на грани истощения; провести еще одну ночь без крыши над головой, дрожа в промокшем насквозь платье, – нет, это было бы самоубийством. Надо поесть и накормить лошадь. Кэтрин еще раз внимательно осмотрела покосившийся домик, потом обернулась, вглядываясь в только что покинутый лесок. Когда она опять повернулась к убогой лачуге, на пороге, откуда ни возьмись, показалась какая-то фигура.

Ахнув от неожиданности, девушка зажмурилась и опять открыла глаза. Сквозь сгущающийся сумрак едва-едва можно было разобрать, что это женщина, древняя старуха в лохмотьях с клюкой в руке. Она подошла поближе и что-то выкрикнула на незнакомом гортанном наречии, не то вопрос, не то угрозу.

– Угостите куском хлеба, матушка, – со слабой надеждой попросила Кэтрин. – Я два дня не ела.

Старуха подошла еще ближе, заслышав ее слова, и протянула руку почерневшей ладонью кверху. В тусклых и недобрых глазах на миг вспыхнул жадный блеск.

– Боюсь, у меня ничего для вас нет. – Кэтрин покачала головой и со вздохом развела пустыми руками.

Старая карга свирепо оскалилась и угрожающе подняла клюку, указывая на кобылу. Она опять что-то пробормотала хриплым гортанным голосом. Девушка догадалась, что старуха предлагает ей еды в обмен на лошадь. И опять ей пришлось покачать головой.

– Нет, я не могу отдать вам мою лошадь, матушка, но я готова отработать свой хлеб. Может, вам надо дров нарубить для очага или починить одежду…

Ей пришлось умолкнуть, когда старуха разразилась чередой невнятных проклятий. Продолжать разговор не имело смысла. С трудом удержавшись, чтобы не пустить в ход пару крепких словечек из собственного запаса, Кэтрин повернула кобылу кругом. С неожиданным для ее возраста проворством старая ведьма бросилась вперед, высоко занеся клюку над головой. Девушка изо всех сил подстегнула лошадь, но та была слишком измучена и не могла двигаться быстро. Суковатая палка просвистела в воздухе, раздался глухой треск. Удар пришелся Кэтрин по коленной чашечке. Она взвыла от ярости и боли. Испуганная кобыла шарахнулась в сторону и тряской рысцой затрусила по тропинке прочь от развалюхи, заставив всадницу ухватиться за гриву, чтобы не упасть. Так они проскакали около четверти мили, пока усталость, возобладав над испугом, не вынудила кобылу перейти на шаг и остановиться.

Кэтрин соскользнула на землю и бессильно прислонилась к массивному конскому плечу, зарывшись лицом в жесткую гриву. Рыдания вырвались из ее груди, по щекам ручьями полились слезы. Нет, ей этого не вынести. Она так устала, что готова лишиться чувств, ей дурно от голода, Бэрк убит… Выпрямившись и отступив назад, девушка взглянула на небо. Свинцовое, мертвое, оно не сулило никакой надежды. Вот лечь бы сейчас на землю, раскинуть руки и смотреть, смотреть без конца на тяжкие серые тучи, просто Лежать и смотреть, пока тьма не поглотит ее. Тогда ей ничего другого не останется, как закрыть глаза, ничего не видеть и не слышать, и не важно, что это будет – сон или смерть.