— Возьмите канапе. Забудьте про диетический корм для кроликов. Положитесь на естественную регуляцию аппетита.

Женщина взяла один из маленьких медальонов из слоеного теста. Каспер предложил канапе сидящим поблизости.

— А где же Каин?

— Хайди сейчас будет его стричь.

Каспер проследил за ее взглядом. Сквозь большое стекло ему было видно веранду, построенную на гранитной платформе, которая, казалось, парила в воздухе. За стеклом он увидел зеленые растения и парикмахерские кресла. В одном из кресел сидел человек.

Каспер наклонился к рыжеволосой женщине:

— Может быть, кто-то и скажет, что возникшее между нами взаимопонимание, которое, возможно, станет началом долгой дружбы, не следует опошлять деньгами. Я с этим не согласен. Несколько купюр вполне могут стать прочувствованным аккомпанементом к естественному созвучию сердец.

Он протянул женщине четыре тысячекроновых купюры.

— Хорошо бы задержать Хайди на какие-нибудь десять минут. Мы с Каином ходили вместе в школу танцев. Светлые воспоминания. Нам хотелось бы с глазу на глаз минут десять повспоминать прошлое. Он всегда танцевал за даму.

Женщина сложила купюры.

— Вы заглянете на обратном пути?

Каспер посмотрел на Фибера. Лицо молодого человека было покрыто тонким слоем пота. Возможно, причиной тому был пар из банного отделения.

Тайна любви отчасти состоит в умении сосредоточиться и добровольном самоограничении.

— В следующей инкарнации, — ответил он.

Он посмотрел на женщин. Акустика в зале была как в миниатюрном варианте зала Карла Нильсена. Звук пятидесяти женщин был словно нежное прикосновение теплого ветра. Он мог обратиться к ним, не повышая голоса.

— Сердце каждого человека излучает звуковое поле, — произнес он. — Оно звучит восхитительно, к сожалению, мы сами его приглушаем. В настоящее мгновение вы звучите великолепно. Среди вас нет ни одной, ради которой мы с Францем не были бы готовы нарушить монашеский обет и увезти вас к себе домой. Если бы вы только прислушивались по десять минут каждый день. К своему сердцу. Снимая то напряжение, которое мешает распространению звуковых волн. Черт возьми, вы бы зазвучали как Бах.

Женщины уставились на него. Он поставил поднос с канапе на ступеньку. Снял поварской колпак. Поклонился. И пятясь, вышел за дверь.

Франц последовал за ним. Голос его дрожал.

— У нас есть цель. Мы должны спасти детей. Мы незаконно проникли внутрь. А ты ведешь себя как чокнутый.

Они прошли через концертное помещение, где стоял «Стейнвей». Зимний сад был прямо перед ними.

— Подожди снаружи, — сказал Каспер. — На случай, если женщины последуют за нами.

Он вошел в помещение. Все стены в нем были стеклянными. В самом конце, за стеной, виднелся бассейн, светящийся, словно голубой драгоценный камень. Дальше, за бассейном, был обрыв метров в тридцать — вниз к огням Торбэка. За огнями сверкало море. Каспер задернул длинные белые занавески на окнах.

Человек в кресле смотрел не на вид за окном, он сидел лицом к собственному отражению в высоком зеркале. Он был в белом халате, кожа его все еще горела после сауны.

На полочке под зеркалом Каспер нашел парикмахерские ножницы и гребенку.

Глаза человека в зеркале остановились на Каспере. Отметили белую куртку. Интерес в глазах погас.

Вот так-то мы, люди, и ошибаемся. Мы не замечаем по-настоящему неожиданного, когда оно предстает перед нами переодетое в будничное платье.

— Хайди запаздывает на несколько минут, — сказал Каспер.

И встал у него за спиной.

Он был возраста Каспера. У него было тело атлета. Или циркового артиста.

Тем концом гребенки, на котором были большие зубья, Каспер поднял волосы у него на затылке. Так, что тому не было видно в зеркале. И состриг клок волос прямо у самой кожи.

Он приоткрыл свой слух, чтобы услышать этого человека.

Он услышал его отношение к материальному миру. Глубокие тона, те частоты, которые и приводят в движение физические объекты.

Он услышал деньги — больше, чем он когда-либо слышал. Он услышал дома. Машины. Услышал будущее. Золотые экономические возможности.

Он услышал его сексуальность. Она звучала чрезвычайно интересно. Мужественность, но с яркими оттенками женственности. Он мог бы завоевать любую женщину. И большинство мужчин.

Каспер слушал регистр его чувств, он был широким, нюансированным и взрывоопасным. Много света и много тьмы, в одинаковых пропорциях — как у Моцарта.

Он услышал его сердце. Это был большой звук. Великодушный. Горячий.

Он услышал высокие частоты. Находчивость. Интуицию. Интеллект. Это были богатые звуки — человек этот вибрировал от внутренней жизни.

Прядь за прядью Каспер собирал волосы на затылке. И методично, с глубоким удовлетворением — если принимать во внимание тот факт, что он впервые в жизни кого-то стриг, — очень коротко состригал волосы на изящно изогнутом затылке.

Глаза Йосефа Каина в зеркале были отсутствующими. Он не видел самого себя. Он смотрел внутрь.

И тут Каспер услышал дыру. Это была своего рода внутренняя звуковая тень. Беззвучный участок в системе этого человека. Где-то между сердцем и solar plexus.

Он отложил ножницы. На полочке за креслом стояли пластмассовые бутылочки с различными красящими составами. Он открыл одну из них. Это оказалась хна. За десять лет до того, как это вошло в обиход, Хелене Кроне раз в полгода хной рисовала мавританские завитки на своих крепких ногах.

Каспер нашел маленькую кисточку. Медленно и старательно, по-прежнему вне поля видимости для того, кто сидел в кресле, он начал наносить на постриженный затылок тонкий слой красной краски.

— Я стриг Вильгельма Кемпфа, — сообщил он. — В начале семидесятых. Когда был всего лишь восходящей звездой в парикмахерском училище. Он рассказывал о Гитлере. Он встречался с ним в сорок четвертом. В Бергхофе. Ева Браун нашла Кемпфа и Фуртвенглера, и Гизекинга.[49]Чтобы устроить концерт, который порадовал бы фюрера. Из этого так ничего и не вышло. Но они составили репертуар. Любимые произведения Гитлера. Кое-что из оперетт Легара. Несколько песен Штрауса. Марш «Баденвайлер». «Серенада на осле». Отрывки из «Мейстерзингеров». Кемпф прислушивался к системе Гитлера. Он сказал мне, что личность этого человека была, в сущности, в порядке. Маленькая, но в порядке. Но где-то в ней была дыра. Через эту дыру струился деструктивный коллективный шум. Понимаете? Злых людей не существует. В каждом человеке всегда звучит сострадание. Только те места, где в нашей человечности есть дыры, где мы не резонируем, эти места опасны. Там, где мы ощущаем, что стоим на службе высшего дела. Тут мы и должны спросить самих себя: а действительно ли это высшее дело? Вот тут-то мы и попадаемся. В других культурах это называют демонами. У нас для этого нет подходящего слова. Но я слышу это. Это боевая тревога. Коллективный гнев.