Дослушав инженера, Полина вымученно улыбнулась. Это придало Эстерсону уверенности в том, что он на верном пути.

— Место клонским газетам — в сортире! Так что пора перестать огорчаться и сесть обедать! Не то все окончательно остынет.

— Понимаешь, Роло… Дело не в газетах… — Полина звучно высморкалась в салфетку.

— Тогда в чем?

— Я душой чувствую — им, там, — Полина показала пальцем в потолок, то есть в небо, то есть в космос, подразумевая затерянную там Землю, Россию, — приходится очень туго.

Противопоставить какие-либо аргументы Полининому душевному чувствованию было сложно. Но Эстерсон попытался:

— Если бы нашим приходилось действительно так туго, они не стали бы тратить последние силы на то, чтобы выбивать клонов с какой-то богооставленной Фелиции. Мы же понимаем, что такое этот «барарум», о котором говорил Качхид! И хотя мы с тобой самое интересное, похоже, проворонили, ясно, что было вооруженное столкновение. В результате которого клонов с Фелиции вытурили!

— Ты думаешь, это сделали наши? — с сомнением спросила Полина.

— Конечно! А кто же еще?! — сказал Эстерсон, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно более веско. Но взгляд Полины был хмурым и недоверчивым.

В тот день они все-таки пообедали. Хотя Полина согласилась сесть за стол лишь после того, как Эстерсон поклялся отправиться чинить радиосвязь сразу после трапезы.

— Нужно поговорить с консульством. Узнать, что там у них происходит. Может, им требуется помощь? Вдруг у них есть раненые? Во время войны нельзя быть эгоистами!

Эстерсон прямо-таки не узнавал свою Полину! Из замкнутой, равнодушной ко всему, кроме своих «морских капюшонов», жрицы науки она вдруг превратилась в отзывчивую патриотку, готовую мчаться за тысячу километров в поселение Вайсберг, где располагается консульство, и проливать горючие слезы над каждым проигранным Объединенными Нациями боем!

— Обещай мне, Роло, что если мы не сможем с ними связаться, мы сами отправимся туда.

— Как ты это себе представляешь, дорогая? Не забывай, вертолета у нас нет.

— Знаю, что нет… Ну, может, как-нибудь доберемся?

— Как раз к лету поспеем, это если пешим ходом. Невесть откуда взявшаяся решимость Полины включиться в контекст блеклого социально-политического бытия планеты Фелиция пугала Эстерсона. В самом деле, ему так нравилась жизнь на биостанции, этот тихий Эдем на двоих, что больше всего на свете он боялся перемен!

Наладить связь с консульством не удалось.

Эту новость Эстерсон сообщил Полине вечером следующего дня. Он был готов к тому, что сейчас снова придется вытирать салфеткой ее быстрые слезы. Однако салфетка не пригодилась.

— Я знаю, что делать! — деловито возвестила Полина. — Мы должны отправиться на базу клонов! Она, кстати, называется Вара-8. Это я из намеков в их газетах поняла.

— Что? Что ты сказала? — Эстерсон ушам своим не поверил.

— Мы должны сесть в лодку и переплыть залив Бабушкин Башмак!

— Ты что, на солнце перегрелась?

— Ничего я не перегрелась! Я все обдумала!

— Но это же опасно, Полина!

— Ничего опасного! Я сегодня днем как следует все осмотрела в бинокль, когда загорала. А загорала я, да будет тебе известно, на Плавнике.

— Где-е?!

Акульим Плавником или просто Плавником русские биологи назвали приметный риф в нескольких десятках метров от берега, расположенный примерно в пяти километрах от биостанции в направлении клонской базы. Если с «Лазурного берега» как такового клонская база не просматривалась, то с Плавника кое-что разглядеть можно было. Тем более в бинокль.

— Так вот чем ты занималась, пока я вкалывал, как раб на плантациях! Ты перед клонами в купальнике фигуряла! — вспылил Эстерсон. — Мы же договорились: днем на берег не выходить ни под каким видом! А ночью — только при крайней необходимости!

Вообще-то он ничего не имел против того, чтобы Полина отдыхала, пока он работает. Но! Когда он начинал думать о том, чем могла закончиться ее самодеятельная разведвылазка, ему становилось страшно, и страх этот порождал желание разорвать Полину Пушкину, которая совершенно не дорожит жизнью и безопасностью Полины Пушкиной, на тысячу мелких клочков!

— Я уже не девочка, чтобы спрашивать разрешение на небольшую прогулку!

— Ничего себе «небольшая прогулка»! Тебя же могли клоны подстрелить, с вертолета! Или тебе в газете хосровской написали, что все клоны — белые и пушистые, а ты взяла и поверила?

— Послушай, Роло, не нужно кипятиться! Вертолетов не видно и не слышно. А на базе не наблюдается никаких клонов! Зато там наверняка есть радиостанция! И станция Х-связи тоже. Мы сможем поговорить со своими, узнать все новости!

— Ну… Мало ли какие могут быть опасности для одинокой женщины… Я бы еще понял, если бы мы отправились на Плавник вдвоем…

— Ты просто собственник, вот ты кто! — взвилась Полина. — Тебе нужно, чтобы я постоянно была при тебе! Как какая-нибудь болонка! Чтобы я не отходила от тебя ни на шаг! Чтобы у меня не было никаких собственных планов! Чтобы за меня все решал ты! Решал с точки зрения так называемого «здравого смысла»! Это ты теперь говоришь, что за меня боялся и что нужно быть осторожнее. Но разве ты думал об осторожности, когда помогал чинить флуггер тому русскому пилоту, Николаю? Разве ты не понимал, что клоны потом будут искать именно нас, людей, которые помогли русскому пилоту? Разве это не из-за него мы целые недели прятались в земле, как червяки, боясь высунуть нос? Почему же тогда ты не думал об опасности? Отсиделись бы в кустах — и отлично!

— Ну ты же сама предложила помочь Николаю!

— Да! Я предложила! И совершенно не жалею об этом! Просто я считаю, что в жизни любого человека должно быть место опасности! Поступкам!

Глаза Полины горели, на щеках играл румянец. Эстерсон знал: так всегда бывает, когда в душе Полины бушует ураган. Однако этот ураган был каким-то особенным. Невиданным. И как все невиданное, завораживал.

— Мы должны что-то делать, Роло! Невозможно навечно отгородиться от всего мира! Это не по-русски — сидеть сложа руки, когда твоя родина проигрывает войну! Нужно выбираться из этой проклятой дыры, искать своих, понимаешь? «Век обнявшись, на печи не просидишь» — есть и такая русская пословица. Когда я узнала все эти жуткие вещи из газеты, наш дом стал мне противен! Вместе с нашим мещанским счастьем! Меня уже тошнит от этого океана! От этой солнечной идиллии!

«Меня уже тошнит от этого Эстерсона!» — мысленно продолжил риторический ряд инженер, хотя эти слова и не были произнесены. Ему вдруг стало грустно.

— Никогда бы не подумал, что тебя тошнит от «Лазурного берега»… — огорченно сказал Эстерсон. И затворил за собой двери гостиной.

Пока они с Полиной спорили и препирались, сумерки преобразились в ночь — душную, прохладную, серебристую. Он дошел до самого берега и сел на стылый песок. Закурил, но так неловко, что дым от толстенной клонской спички ударил в глаза и их заволокло слезами.