— Слабовато, не находите?

— Разве? Для семнадцатилетнего парня, который пошел и сделал то, чему его научили? Вполне могло хватить.

— Да, наверное, ведь он пошел и убил…

— Ваши мать с отцом были счастливы?

Марта основательно приложилась к пиву.

— Мне было десять лет, не забывайте, — сказала она.

— Я помню. Хорошее время для того, чтобы думать что хочешь, не подвергая свои мысли цензуре. Вы когда-нибудь радовались, что остались вдвоем, только вы и отец? И не стало в результате хуже, когда появилась Сандра? Я понимаю, вам может показаться предательством так думать и говорить об этом, но мне всего лишь хочется распознать логику всех этих действий — для Сандры, для Стивена Кейси, даже для вашего отца.

Марта молча смотрела в пивную кружку. Потом сказала очень низким голосом, который звучал так, будто она заранее приготовила это выступление:

— Да, я была счастлива, когда мы жили вдвоем; мать не была слишком ласковой женщиной, ей не нравилось, когда отец выказывал свою привязанность ко мне. Когда он сошелся с Сандрой, первое, что мне стало ясно: они очень сексуально привязаны друг к другу, они этим занимались постоянно, — и тогда я начала понимать, что с моей матерью у отца все было по-другому. Наверное, из-за этого мне еще труднее было смириться с присутствием Сандры. Ведь я все еще думала, что мой папа принц. Что вы на это скажете?

Марта допила пиво и поискала бармена, но его нигде не было видно. Она снова повернулась ко мне и покачала головой.

— Я вот уже пять лет плачу одной бабе за разговоры, и я даже близко не рассказывала ей того, что сейчас рассказала вам.

— Наверное, она боялась спросить прямо, не убил ли ваш отец свою жену.

— Вы не тем делом занялись, Эд Лоу. Где же бармен? Пэт?

Лицо и манеры Марты были вполне трезвыми, но она всячески старалась изобразить веселье большой девочки. Пиво разъедало эту ее веселость, однако, а я никак не хотел, чтобы она опьянела.

— Не напивайтесь, — попросил я. — Не забывайте, вы пообещали мне раскрыть свои карты.

— Напиться пивом? Только не я.

За стойкой материализовался Пэт с выражением некоторого скептицизма на лице.

— Еда у вас есть? — спросил я.

— Нет, — ответил он, — только запеченные бутерброды.

Я заказал два бутерброда с ветчиной и сыром и еще выпивку.

— А теперь, — сказал я, — пожалуйста, про доктора Джона Говарда.

— Доктор Джон Говард. На самом деле я преувеличивала его значимость. Самое горькое разочарование — он был типичным ирландским доктором своего времени. Послушным церкви. Если бы Ирландия была в Восточном блоке, у нас было бы полно тайной полиции. У нас было бы больше полицейских, чем обычных людей. Я умиляюсь, когда говорят, что мы предположительно ненавидим доносчиков. Да мы своих собственных детей бы предали, если бы могли сделать это тайком. Так или иначе, церковь не могла проводить свою политику против стерилизации, абортов, противозачаточных средств без энергичной помощи врачей. Как в случае с тайной полицией и доносчиками: если за вас все делают миряне, вам не приходится им напоминать. Мне думается, что Говард являлся советником у нескольких министров по вопросам здравоохранения. Это означает, что он стал своего рода символом всего этого, королем, которого в ретроспективе должны были лишить трона. Но на самом деле, как бы мне ни хотелось выделить главу семейства Говардов как особый ее позор, он был таким же, как и все остальные, — стетоскоп в одной руке, распятие в другой. Ему просто удалось стать успешнее других. Он открыл клинику Говарда, потому что понял, что частная медицина никогда не умрет здесь, что в этой стране всегда можно заработать деньги и добиться престижного положения за заботу о здоровье сильных мира сего.

Принесли бутерброды, и я набросился на свой. Не слишком вкусный, но английская горчица спасала положение, к тому же он был горячим и мог считаться едой, и поскольку со времени моей последней еды я успел увидеть, как убивают двух человек, мне вдруг показалось приятным просто чувствовать себя живым и голодным и в состоянии что-то с этим поделать. Марта пододвинула свой бутерброд ко мне, и я умял его, тоже с горчицей.

— А как насчет гистерэктомии и симфи… Простите, я не могу произнести…

— Симфизиотомия. Что же, нет сомнения, варварские методы, но занимался не он один, да и случилось это не в плохие старые дни, когда все окрашивалось только в черно-белые тона и все считали, что необходимо бить детей ремнем и отдавать их в промышленные мастерские и пресвитерии. Все это имело место и в восьмидесятые годы прошлого века, и в девяностые, хотя тогда церковь уже теряла свое влияние. Я не пытаюсь уменьшить важность всего этого, жизни многих женщин были разрушены, я только хочу сказать, что, когда этим занимался Говард, все делалось в общественном и религиозном контексте.

— Борьба с курением.

— Борьба с курением. Очень юморной образованный человек, написал несколько юмористических книг — «Доктор и гольф», «Доктор и обеды», «Доктор и выпивка» и, вы не поверите, «Доктор и курение». Завоевал широкий авторитет в семидесятые, когда стал регулярно появляться в «Позднем-позднем шоу», где обсуждались события дня.

— Но он был истым католиком, верно?

— Не слишком. Он был забавным, ироничным и очаровательным вроде ирландского Дэвида Нимена, как мне сказал один из старожилов нашей газеты. И разумеется, делам клиники не вредило, что его деятельность порой смахивала на шоу-бизнес.

Зазвонил мой телефон. Томми. Он был в машине и ехал в город. Я сказал ему, где нахожусь, и он пообещал заехать за мной. Марта допила пиво и посмотрела на часы.

— Прежде чем вы уйдете, возьмите это, — сказал я и передал ей странички, данные мне Джерри Далтоном.

Когда она прочитала, что передозировка инсулина может напоминать сердечный приступ, то повернулась ко мне и схватила меня за руку.

— Мой отец был диабетиком. Вы хотите сказать, что Сандра его убила?

— У меня не было времени разобраться в этом, не знаю, что сказать. Кто-то передал мне эти бумаги, оставил под «дворниками» моей машины. Вчера я таким же способом получил карточку о мессе по Стивену Кейси.

— Кто-то дает вам подсказки?

— Похоже на то.

Я не хотел говорить ей, что знаю, кто это делает. По крайней мере до тех пор, пока не выясню, что задумал Джерри Далтон.

— У меня такое ощущение, что голова сейчас лопнет.

— Наверное, мне не следовало втягивать вас в это дело. Ведь нет никаких свидетельств, никаких улик…

— Не волнуйтесь, я не собираюсь падать в обморок или, еще хуже, врываться в Рябиновый дом с обвинениями. Я знаю, что вы делаете. Но все же вы здорово дали мне по мозгам.

— Не уверен, что вы помните подробности смерти вашего отца…