За последние годы в Москве столь резко выросло количество разнообразных помоек и свалок, что любую вещь, хоть холодильник, можно упрятать без труда. Что уж говорить о плоском чемоданчике.

Мне годился любой пустырь любой окраины. Но я все же выбрал тот, что знаком: овраг, длинный ряд гаражей над ним и всякая грязь внизу.

Гаражи были самодельные, их строили когда-то из подручных средств, но бок о бок, так выходило экономнее, одна стенка на двоих. Длина была разная, то на «Волгу», то на «запорожца», и высоту хозяин выбирал в зависимости от средств и тщеславия. Но потом гаражи подвели под общую крышу, длинную, во весь ряд, оплаченную вскладчину. Иногда прежние крыши до новой не дотягивались, щели заделывали досками или оставляли так. В одном месте доска легко отводилась в сторону — это и было наше с Антохой дупло. Когда-то мы им вволю попользовались.

Теперь, годы спустя, я вновь пришел сюда.

Все было, как прежде, — и поржавевшие гаражи, и овраг, и железная дорога дальше за пустырем, и наше с Антохой дупло. Я отодвинул доску, достал пластиковый пакет, а уж из него папку — Антон всегда был парень предусмотрительный. Папка, обтянутая нежной кожей, была хороша, не зря Федулкин подумывал оттащить ее в комиссионку. Я отстегнул кнопку замка, прошелся пальцами по бумагам, но мучить глаза не стал, потому что никакой необходимости в этом не было. В данный момент «это» меня не интересовало, в данный момент меня интересовало остаться в живых. Я опять застегнул папку, сунул в пакет, а пакет в дупло. Пускай лежит.

Теперь надо было спуститься в овраг и выбрать свалку поотвратней.

Тут я подумал, что надо сперва вынуть патроны, а то, не приведи господь, какая-нибудь малышня отыщет опасный клад, ведь они где только не роются. Я достал «хрюшку» — и как же приятна была руке ее тяжесть! Прав был мой капитан: орудие труда никогда не вызовет у мужчины такой восторг. А, может, подумал я, патроны не выбросить, а расстрелять? Кстати, и безопасней получится.

В стороне валялась кефирная бутылка. Я быстро, навскидку, выстрелил. Элегантное орудие убийства сработало мягко, а бутылка так и брызнула стеклом. Выстрел получился почти бесшумный, его накрыл гул города.

Нет, подумал я, такой машине не место на помойке. И уж точно не в канализации. Яуза, только Яуза, ночь и самый красивый в Москве горбатый мостик близ Таганки.

Я завернул «хрюшку» в ту же фланель и сунул в дупло, сколько хватило руки. Туда же пошли и «лимонки». Они не были красивы, с ними я собирался обойтись попроще. Просто разок прийти ночью и дождаться, пока через пустырь за оврагом потянется товарняк. Рванет, конечно, — но кто нынче а Москве реагирует на шум? Когда КамАЗ ревет на подъеме, шума больше.

Пока я добирался до Кастанаевки, совсем стемнело, ночь да и только. У Изауры мирно горел свет, тени по занавескам не шастали. Я пошел домой.

Она сказала:

— Наконец-то! Десять скоро.

— Ну и что?

— А то, что ждут тебя.

Видно, я здорово напрягся, потому что она торопливо уточнила:

— Да свои ждут, свои.

Я прошел в комнату. По телеку орала призерка хит-парада, на столе стояли две чашки почти черного чая. А на нашем с Изаурой диване угрюмо сидела крепкая молодая бабенка.

— Здравствуйте, — сказал я вежливо. Конечно, я узнал ее — но ей докладывать об этом было вовсе не обязательно.

— Привет, Вася, — отозвалась Алена без улыбки.

— Дуня, что ли? — постарался удивиться я.

— Узнал?

— На голоса память. — Надо было сказать еще что-нибудь, и я решил повеселить девушку: — Трахаться пришла?

— Трахаться тебе есть с кем, — ответила Алена; на улыбку ее и тут не потянуло.

Я сел на стул и молча на нее уставился. Не за тем же она пришла, чтобы почесать язык в располагающей компании.

— У тебя родные есть?

Вопрос был неожиданный и мало понятный. Я развел руками:

— Мать в Пущино, отец…

— Родители не годятся.

— Брат двоюродный есть, — вспомнил я.

— Где?

— Не знаю. Он строитель, кочует. Года три не видались.

— Ну а друзья какие? Только не тут, не в Москве.

Это сильно походило на допрос, и я спросил в лоб:

— Чего конкретно надо?

Она сказала мрачно:

— Уехать тебе надо, вот чего.

— Куда?

— Откуда же я знаю? Затем и спрашиваю.

— Таких друзей, чтобы уехать, нет.

Я произнес это твердо, даже упрямо — во мне нарастало раздражение. Не против Алены, нет. Наоборот, мне нравилась эта беспородная москвичка, по сути, такая же дворняга, как и я, только крепче характером, уверенней, целеустремленней — дай бог такую девку в друзья. Но злило, что опять мою жизнь превращают в футбольный мяч, который каждый лупит, как хочет, с любой силой и в любую сторону. Я не был тщеславен, не лез ни в генералы, ни даже в сержанты, я привык подчиняться — но надо же знать кому.

Она подумала и решила:

— Значит, надо уехать так.

— Почему надо-то?

Это я спросил уже совершенно спокойно, потому что теперь мы с моей молодой доброхоткой были хоть в чем-то на равных: у нее была какая-то своя цель, но и у меня появилась своя.

— Раз говорю, значит, знаю.

— Но я-то не знаю.

Тут уже она на меня посмотрела раздраженно:

— Ты чего, дурак, да? Не сечешь, чего творится?

— Кое-что секу.

— А чего ж тогда…

Я сказал Изауре:

— Дай чаю, а?

Изаура, так и стоявшая у двери, пошла на кухню.

— Слушай, — посмотрел я на Алену, — я в чем-нибудь виноват?

— А кто говорит, что виноват? — возмутилась она глупости вопроса.

— Никого не убил, не обидел — так или нет?

— Ну и чего?

— Тем не менее меня выкинули из дому, теперь вот выкидывают из города. Я ведь не спрашиваю — кто. Но имею я право хотя бы знать — почему?

— Мне тоже налей! — крикнула она в кухню. Потом спросила с иронией: — А тебе это важно?

Я легкий тон не принял:

— Вся моя жизнь ломается, а другой у меня нет.

— Зато живой пока что, — возразила она вполне резонно, — и останешься живой.

Изаура принесла чайник и чашку для меня. Она поддержала подругу:

— Ты же сам хотел уехать.

— Я с тобой хотел.

— Ишь ты, — удивилась Алена, — любовь-то какая!

Я терпеливо глядел на нее — ждал ответа на свой главный вопрос.