– Не обманывайте себя, Полина.

Конечно, Роберт понял, к чему относятся ее слова. Пожалуй, он теперь единственный человек, которому она может ничего не объяснять.

– Можно подумать, все это произошло три дня назад. Они давно уже превратили Берлин в уродливую казарму, – сказал он. – Или вам нравилось то убожество, которое возвели для новой рейхсканцелярии?

Новое здание рейхсканцелярии, торжественно открытое год назад, напомнило Полине кинотеатр «Гран-Рекс» на Больших Бульварах. Так же огромно, помпезно, ярко, та же пошлая театральщина в духе Людовика Четырнадцатого. Впрочем, что это она? Парижский «Гран-Рекс» по сравнению со зданием рейхсканцелярии – образец изысканного вкуса. По крайней мере, там нет всех этих псевдоантичных колонн, портиков и неизменного гигантского каменного орла со свастикой, укрепленного над гигантскими же бронзовыми дверями.

– Здание рейхсканцелярии мне никогда не нравилось, – вздохнула она. – Но прежде я его как-то не замечала…

– Не обманывайте себя, – повторил Роберт. – Вы все прекрасно замечали.

«Он прав, – подумала Полина. – И поделом мне. Поделом!»

Чего она не замечала прежде? Повсеместных, громогласных, заглушающих всякий голос разума воплей о великом рейхе? Или табличек на дверях ресторанов «Евреям вход воспрещен»? Когда она однажды спросила баронессу фон Дитрих, меценатку и самую респектабельную из своих берлинских знакомых, как это возможно, чтобы в современной европейской столице были подобные таблички, та лишь снисходительно улыбнулась и сказала:

– Ах, милая, но это ведь всего лишь причуда фюрера. Великий человек имеет право на причуды. И это вполне безобидно, уверяю вас. Вы просто не знаете, вы же иностранка, но мы-то здесь видели, что в какой-то момент евреи стали играть в жизни Германии несоразмерно большую роль. Теперь им надо уйти в тень, отсидеться, в других странах или просто дома. А потом их количество установится в разумных пропорциях, и эти таблички – странноватые, я с вами согласна – исчезнут.

И она, Полина Самарина, выслушав этот подлый бред, не то что не вылетела из дома баронессы, громко хлопнув дверью, но и продолжала бывать у нее в гостях и числилась в ее приятельницах! Что сказал бы папа, узнай он о таком ее позоре?

– Что мне делать, Роберт? – вырвалось у Полины.

– Сейчас? – спросил он.

– И сейчас, и… Вообще – что мне делать? Я не могу вернуться во Францию. Это долго объяснять, но действительно не могу, поверьте.

– А в Россию?

– Тем более, – забыв, что обычно она говорила, что вообще никогда не бывала в России, ответила Полина. – А оставаться здесь… Это плохо кончится. Когда-нибудь – для них для всех, а для меня – уже в ближайшем будущем.

– А вы выходите за меня замуж.

Полина чуть из автомобиля не вывалилась от неожиданности. Она изумленно взглянула на Роберта. Он вел машину с самым невозмутимым видом и смотрел только на темную дорогу.

– Вы издеваетесь? – придя в себя, сердито спросила Полина.

– Почему? Беспокоитесь, что нас не обвенчают? Да, это морока: я принадлежу к англиканской церкви, а вы наверняка нет. Но ведь вы можете поменять церковь, я полагаю.

– Да какая церковь?! – воскликнула Полина. – До церкви мне вообще дела нет!

– Я почему-то так и думал, что вы не набожны, – насмешливо заметил он.

– Вот зачем вы говорите мне эти глупости? – сердито спросила Полина.

– Что вы называете глупостями? Мою догадливость?

– При чем здесь ваша догадливость! Зачем вы делаете мне такие предложения? Странные, чтобы не выразиться посильнее.

– Ничего странного я в своем предложении не вижу, – пожал плечами Роберт. – Не такая уж я плохая партия. Между прочим, окончил Оксфорд. Вполне джентльмен.

– Ох, Роберт, – вздохнула Полина, – тут и так не знаешь, что делать, а еще вы дразнитесь. Мы с вами даже не любовники, – ехидно напомнила она. – Хотя знакомы уже два года, между прочим.

– Да, – кивнул он. – Я тоже никогда не понимал, почему наши отношения остаются платоническими. Ни вы, ни я не производим впечатления людей, которым чужд секс.

«Это ты, дружок, по себе судишь. А меня ты просто не знаешь, – с горькой усмешкой подумала Полина. – Тебе секс, может, и не чужд, а мне о нем и подумать тошно. Хватит с меня Неволина».

На самом деле ей было тошно думать не о сексе вообще, а о том, что он может происходить с человеком, к которому она не испытывает ничего, кроме телесной тяги. Как удивительно! По всему своему складу Полина не относилась ни к сентиментальным, ни тем более к романтическим особам; скорее, она могла считать себя циничной. Но при мысли о том, чтобы лечь в постель с каким-то посторонним, ничего для нее не значащим мужчиной, которого она всего-навсего захотела бы… Нет. Больше никогда. Все, что принадлежит телу, слишком примитивно, чтобы определять человеческую жизнь, огромную жизнь, в которой имеют решающее значение такие нетелесные вещи, как самолюбие, авантюризм, отчаяние… Во всяком случае, для нее это так. А чье мнение, кроме своего, она должна учитывать?

«Ты просто холодная, – услышала она у себя в голове. – Знаешь, как это называется в медицине? Ты не знаешь, не поинтересовалась узнать, но это о тебе. От настоящей женщины в тебе только привлекательная оболочка».

Голос был так отчетлив, как если бы Полина вслух произнесла эти слова. Слышать их было крайне неприятно.

«Глупости! – сердито подумала она. – Может быть, и холодная, да. Но это и хорошо. Моя холодность удобна: благодаря ей я вижу мужчин насквозь. А не будь я такой, они бы подчинили меня себе».

Что бы ни было причиной, физическая холодность или нежелание никому подчиняться, но в Берлине Полина вела странноватую для молодой и красивой женщины жизнь весталки. И делала она это виртуозно. Каждый из тех, с кем у нее происходил флирт или даже роман на грани фола, предполагал, что ему просто не повезло и любовником этой взбалмошной актрисы, то ли русской, то ли француженки, является кто-то другой – кто-нибудь из плотного мужского роя, что вьется вокруг нее постоянно.

Но, конечно, проницательному англичанину об этом было знать не обязательно.

– Куда мы едем? – вздохнув, спросила Полина.

Роберт Дерби позвонил в пансион и сказал, что хотел бы показать ей кое-что интересное, а потому не будет ли она так любезна спуститься через полчаса на улицу. На часах была половина первого ночи, Полина уже легла, когда недовольная хозяйка постучалась к ней в комнату и пригласила к телефону. Но напоминать Роберту, который час, она, конечно, не стала. Вряд ли он побеспокоил бы ее ночью по пустяковому делу.

И вот они едут куда-то по темному городу – по Кудамм, потом по Александерплатц, потом вдоль Шпрее… Машина остановилась у моста. По нему бесконечным строем шли военные. Их сапоги стучали так мерно и гулко, что, казалось, мост не выдержит резонанса. Полина смотрела на них, и ей становилось не по себе. Куда они идут? Убивать. А она сидит в «Мерседесе», закутавшись в горжетку из чернобурки, и ждет, когда они пройдут мимо, и ей досадно, что их мерное движение задерживает ее.