представляла, как сможет поддерживать такую высокую девушку, даже с помощью Си Пи. Уильям легко их догонит.

Если только мы его не убьем. Есть лишь один способ его остановить – убить.

Вот только Мэтти этого не сделает. Стрелять она не умеет, значит, Си Пи придется убить Уильяма. Можно ли возлагать такую ношу на малознакомого человека?

Мэтти потерла виски. Каждое решение влекло за собой лавину последствий, а те, в свою очередь, оборачивались новыми неприятностями. Она внезапно рассердилась на Гриффина и Си Пи. Почему те не ушли с горы, когда она их попросила? Почему не прислушались к ее словам? Если бы они сделали, как она сказала, всего этого бы не произошло. На ней не лежал бы груз ответственности за чужие жизни, только за ее собственную.

Я о себе-то не в состоянии позаботиться. Разве я смогу спасти их?

Вдруг у нее закружилась голова; она зашаталась. Надо было отдохнуть. Тело, пытаясь сохранить хоть какие-то силы, отключалось.

– Эй. – Си Пи положил руку ей на плечо, чтобы она не упала.

Мэтти знала, что он пытается помочь. Знала, но все равно дернулась, когда он к ней прикоснулся. Не могла не вспомнить об Уильяме: тот тоже притворялся добрым, а через минуту бил.

– Я просто хотел помочь. Ты шаталась, как сбитая кегля в боулинге, – в голосе Си Пи слышалось раздражение.

Мэтти отодвинулась еще на пару сантиметров, чтобы он не смог до нее дотянуться, хотя в хижине было негде укрыться. И у него была винтовка.

Что я наделала? Уильям стоит снаружи с ружьем, а тут, в доме, со мной незнакомый мужчина, и у него тоже ружье. Если они захотят навредить мне, я никак, никак не смогу им помешать.

Она набрала воздуха в легкие; паника вновь закипала внутри, а паникой делу не поможешь. Си Пи не станет ее обижать и бить. Зачем ему это? Они в одной лодке. Они должны как-то выбраться из дома, пройти мимо Уильяма и добраться до города втроем.

Вчетвером. Си Пи не согласится уйти без Гриффина.

– Пойду посмотрю, как там Джен, – сказал Си Пи, не дождавшись ее ответа.

Он вышел из спальни, недовольно пыхтя, и забрал фонарик, оставив ее стоять в темноте.

В окно постучали.

Мэтти развернулась и уставилась на задернутые шторы. Уильям. Уильям стоял за окном. Стоило раздвинуть шторы, и она бы увидела его… он бы помахал ей и попросил открыть окно.

Как уже делал раньше.

Уильям помахал ей; она встала с кровати и подняла окно, хотя дело было глухой ночью. Чтобы приподнять окно, ей пришлось встать на стул: она была очень маленького роста.

Он велел ей оставаться в комнате; мол, у него сюрприз для мамы. У нее замерзли ноги, и она залезла в постель, подтянула одеяло до подбородка и приготовилась услышать радостный мамин вскрик, когда та увидит сюрприз Уильяма. Но потом ей стало любопытно, что за сюрприз он приготовил.

– Хочу посмотреть, – прошептала девочка, соскочила с кровати, надела тапочки и на цыпочках прошла в комнату матери.

Свет не горел, но ее глаза привыкли к темноте, и она увидела, что дверь приоткрыта.

Она не слышала голосов, лишь странные звуки, кряхтение, натужное дыхание и какое-то хлюпанье. Этот последний звук отозвался странным ощущением в животе – ей вроде как стало страшно и не по себе, захотелось к маме, захотелось побежать, запрыгнуть к маме в кровать и чтобы та ее обняла.

Саманта толкнула дверь, и первое, что увидела, – силуэт Уильяма в бледном свете, льющемся в окно. Мужчина держал что-то в руке, что-то похожее на нож, но это не мог быть нож; зачем он Уильяму?

Потом она почувствовала запах, и ее затошнило. Пахло как в туалете – мочой, какашками и чем-то еще, чем-то металлическим, отчего язык покрылся липкой мерзкой пленкой.

– Сэм, – сказал Уильям. Голос его был спокойным и ледяным, как замерзшая река зимой. Она никогда раньше не слышала, чтобы он говорил таким голосом. – Иди в свою комнату. Я сейчас приду.

– Мама? – позвала Саманта. – Мам, можно я с тобой посплю? Мне страшно.

– Нет, сегодня ты не будешь спать с ней, – произнес Уильям. – Иди в комнату.

– Мама? – снова позвала девочка и двинулась к кровати, хотя ей было тошно и страшно, хотя Уильям дважды велел ей уйти.

Перед глазами мелькнул профиль матери – та лежала совсем неподвижно, – но тут Уильям обошел кровать в несколько больших шагов и заткнул за пояс вещь, которой у него не должно было быть. Он подхватил Саманту на руки. Ей всегда нравилось, когда он держал ее на руках, ведь он был таким большим и высоким, а она – такой маленькой, но в тот момент она не чувствовала себя в безопасности и попыталась вырваться. Его руки были жесткими, как металл, а голос – по-прежнему ледяным.

– Не вырывайся, Саманта, – произнес он, но она не могла не вырываться, ведь мама лежала так неподвижно и не откликнулась, когда Саманта ее позвала, а мама откликалась всегда и никогда не игнорировала дочь, когда та боялась.

– Я сказал, хватит вырываться, – повторил он. – Отныне ты будешь слушаться меня и делать, как я говорю. Теперь ты принадлежишь мне.

– Нет, – ответила она, – я хочу к маме.

Он зажал ей рот ладонью, и девочка почувствовала, что его пальцы испачканы чем-то липким; вот откуда шел этот металлический запах.

– Твоя мама решила, что теперь я должен о тебе заботиться. Мы уезжаем. Ты будешь слушаться меня и подчиняться мне, и тогда станешь самой счастливой девочкой на свете. А если не будешь…

Он не договорил. Саманта не знала, что произойдет, если она ослушается Уильяма; тогда она не могла себе этого даже представить. Она лишь знала, что не хочет уходить с ним. Ей хотелось остаться с мамой и Хезер. Она снова стала вырываться из его тисков, а он вздохнул.

Стук по стеклу раздался снова – настойчивый, громкий. Мэтти уже была не там, не на лестнице с Уильямом. Она была в хижине, и Уильям хотел, чтобы она открыла окно.

Он хотел, чтобы Мэтти открыла окно, как уже сделала однажды, и не сомневался – ни капли не сомневался, – что она это сделает, ведь Мэтти всегда его слушалась и всегда подчинялась. Она же открыла окно тогда, давно.

Мэтти вдруг поняла, что в спальне было единственное в доме большое окно, куда Уильям вполне бы мог пролезть. Два окна в столовой были маленькими, его плечи не прошли бы в них,