— Не дом — дворец! При входе колонны, кругом мрамор да малахит.

В огромном зале так много зеркал, золотые канделябры, свечи! Столько свечей, что было светло как днем!

— Небось, одних свечей рублей на сто выжгли… — пробурчал Никита.

— А на дамах камни сверкают так, что глазам больно! Жемчуга, бриллианты! Все танцуют, смеются, пьют шампанское… — Анна говорила так, словно сказкой на ночь убаюкивала, и вдруг замолчала и после паузы сказала просто и радостно:

— Потом я пела для гостей и для директора Императорских театров. И, кажется, ему понравилось. Может быть, он пригласит меня на прослушивание!

— И не присмотрела ты там себе никого? — по-свойски поинтересовалась Варвара, повздыхав о неведомых ей красотах.

— Нет, — вздрогнув, быстро ответила Анна.

— Ладно, не стану тебя терзать, после об этом поговорим. Сама-то хоть танцевала? Приглашали тебя?

— Приглашали…

— Ну и как? — допытывалась Варвара.

— А вот так! — Никита без предупреждения подхватил Анну и начал кружить ее в вальсе по кухне.

На одном из па он задел локтем угол стола и болезненно сморщился.

— Что с тобой, Никитушка? — воскликнула Анна.

— Ничего… Лучше в другой раз…

— С утра едва ходит, — покачала головой Варвара.

— Покажи-ка мне руку, — требовательно сказала Анна. — Дай я посмотрю, что там у тебя. Боже мой… Что это? Никита отвечай, откуда синяки?

— С лошади упал, — Никита вырвал руку из ее пальцев. — Пустяки это, на мне все быстро заживает.

— А ты куда смотрела, Варвара?!

Надо рану промыть, а то, не дай Бог, может горячка начаться.

— Так уж сразу и горячка, — разулыбался Никита. Ему было приятно, что Аня так заботится о нем.

— А у нас тут, оказывается, новая сестра милосердия объявилась, — издевательски произнес Карл Модестович, входя в этот момент на кухню.

— У Никиты рана на руке. Ее надо обработать…

— А между тем, в доме есть человек, который не меньше, а может, даже больше других нуждается в заботе.

— Неужели с дядюшкой что? — всполошилась Анна.

— С чего ты взяла? — остановил ее управляющий. — Я о том человеке говорю, кто днем и ночью печется о благе всех работников. А о нем самом, бедном, никто всерьез не беспокоится.

А ты и подавно.

— Это кто тут у нас бедный? — воинственно спросила Варвара.

— Тебе говорить не разрешали! — прикрикнул на нее Шуллер. — А вот Анна знать и помнить должна — господин барон не вечен! Он стар. И скоро кто-то другой будет оценивать ее достоинства.

— Я молюсь, чтобы господин барон прожил еще много лет! — перекрестилась Анна.

— Молись, молись! А я подожду.

Я терпеливый. И дождусь того момента, когда душа барона отойдет к небесам…

— Барина не трожь! — Никита вдруг пошел на управляющего, и Анна с Варварой тут же повисли у него на руках, сдерживая его благородный порыв.

— Ну-ну! — погрозил ему управляющий. — Ты лучше в дороге свой норов показывай. Иди коляску готовь, поедешь за доктором Штерном, а ты, Анна, с ним, чтобы чего не перепутал.

— Чувствую я, что что-то случилось, — прошептала Анна.

— Твое дело не чувствовать, а исполнять! И чтоб по-скорому обратно!

Я на крыльце ждать буду.

— А что доктору-то сказать? — хмуро спросил Никита.

— Нечего ему говорить — звали и все тут!

Управляющий выставил Никиту и Анну из кухни и не упускал их из виду, пока они со двора не уехали.

Пока он ходил, барону стало лучше.

Иван Иванович уже не хрипел, а дышал, правда, глубоко и еле слышно.

— Как здоровье, Иван Иванович?

Лучше вам? — склонилась над ним Полина.

— Аннушка, это ты? Анна, где Анна?

— За лекарством отправилась.

— Мне не нужно лекарство, я должен… — барон сделал попытку приподняться, но тут же без сил опустился на думочку, подложенную ему вместо подушки.

— Мне скажите, я все сделаю, — прошептала Полина, вплотную приблизившись к его лицу.

— Умру я… — слабым голосом проговорил барон. — Там, в сейфе возьми, бумага свернута, с ленточкой алой.

Анне передай, вольная…

— Вольная?! — понимающе распрямилась Полина. — Сейчас же и посмотрю.

Она быстро прошла в кабинет и бросилась к сейфу. Документ, о котором сказал барон, оказался на месте.

Полина кинулась на него, точно хищная птица, и хотела изорвать или в камин бросить, но потом передумала и вернулась в библиотеку.

— Этот? — показала она документ барону.

— Да-да, — одними губами шепнул Корф.

— Не волнуйтесь, барин, уж я передам, точно передам, — Полина припрятала бумагу на груди и направились к выходу, но барон жестом остановил ее. — Что-то еще забыли, барин?

— Письмо.., письмо хочу написать… срочное…

— Барин, барин, не беспокойтесь вы так! И письмо помогу написать.

А то пока Анна вернется! — Полина засуетилась, побежала в кабинет, принесла оттуда чернильницу с пером и лист бумаги. — Вы, Иван Иванович, диктуйте, я все, как надо, напишу, — ласково сказала Полина, устраиваясь поближе к барону, — ничего не пропущу, ни строчки, ни буковки…

Когда Шуллер вернулся к библиотеке, то столкнулся с закрывавшей дверь Полиной.

— Ну, и как он? Жив?

— Да не просто жив. Вот! Письмо велел написать.

— Завещание? — вздрогнул Шуллер, забирая у нее свежий исписанный лист. — Так, так… Дорогой Владимир, немедленно прошу тебя оставить все дела и вернуться в поместье… Больше ничего?

— Ничего, — глядя ему прямо в глаза, сказала Полина.

— Ладно, письмо я приберу, а то, не ровен час, еще отправить решишь. Никуда не отлучайся, а я вернусь — скоро уже доктора должны привезти.

Встретить надо.

* * *

Доктор Штерн, конечно, этим срочным вызовом был недоволен. Его приглашала к себе Мария Алексеевна Долгорукая. Просила стать свидетелем при помолвке своей дочери Лизаветы и Забалуева, что по местным понятиям — большая честь. И Штерн, разумеется, чувствовал себя польщенным. Он у многих уездных дворян принят был в доме в качестве семейного доктора, и поэтому степень доверия в таком деле, как свадьба, поднимала его авторитет в глазах окружающих еще выше.

Доктор пытался отговориться и обещал, что заедет к Корфам сразу после церемонии, но Анна умолила его, упросила, и, хотя не могла объяснить причин подобной срочности, что-то такое трогательное почудилось доктору в ее голосе, и он все-таки сдался. Наскоро собрав инструменты в небольшой саквояж, он проследовал за Анной.