Она подошла к окну, подняла занавесь и бросила в кусты пустой флакон; затем, прислонившись, она полной грудью вдохнула теплый, ароматный воздух ночи. Прямо перед ней расстилался сад. Сквозь просвет дерев, вдали, залитый светом луны, Нил переливался серебром; лодки, украшенные разноцветными огнями, бороздили во всех направлениях реку; откуда-то доносился радостный гул толпы, которой раздавали пития и яства. Ее свадьба вызвала все это оживление; а она? Она умирает. Не видать ей больше чудного звездного неба, не вдыхать благовонный воздух; лучи восходящего солнца осветят только ее труп! Сердце Аснат больно сжалось, ужас смерти объял ее и страстная жажда жизни вдруг вспыхнула в ней; не то вздох, не то стон вырвался из ее груди, она схватилась руками за голову.

«Но как же это, – мелькнуло у нее в голове, – прошло более четверти часа, как я выпила яд, а он не действует. Неужели колдунья обманула меня и зелье, которое должно было спасти меня от любви “нечистого”, было водой?» – прошептала она, колеблясь между гневом и надеждой.

Но в эту минуту холодная дрожь пробежала по ней и невыразимая тяжесть оковала ее члены; нет, обмана не было, смерть приближалась!

Цепляясь за мебель, едва дотащилась Аснат до постели, повалилась на нее и облегченно вздохнула. Упади она на другом конце комнаты, муж ее, вероятно, не выпил бы предназначенную ему отраву; теперь же все помышления ее сосредоточились на мысли во что бы то ни стало убить его. Несмотря на оцепенение и смертельный холод, охвативший ее, сознание сохранилось. Она не могла шевельнуть даже пальцем, но зрение и слух удивительно обострились. Едва уловимый шум шагов, заглушенный циновками, донесся до нее из соседней комнаты; спустя мгновенье она увидала, как чья-то нетерпеливая рука откинула завесу. Широко раскрытыми глазами глядела она на подходившего к ней Иосэфа, статная фигура которого ясно вырисовывалась на темном фоне завесы.

Он был теперь без клафта и парадного одеяния; узкая полотняная туника облегала его тело, густые каштановые кудри, ниспадавшие на лоб, изменили его наружность, придавая ему почти юношеский облик. У ночного столика он остановился, нерешительно взял чашу и осушил ее. «Слава богам, я и Египет свободны!» – подумала Аснат, но в то же мгновенье острая боль пронзила ей грудь, в глазах потемнело и она потеряла сознание.

– Аснат! – прошептал Иосэф, беря руку своей жены и целуя ее; но тотчас же отпрянул в ужасе. Что означает ледяной холод руки и уст, которых он коснулся? – Аснат, что с тобой? – тревожно спросил он, стараясь поднять ее. Видя, что она снова безжизненно упала на подушки, он побежал за лампой; но когда, уже при свете ее, он рассмотрел смертельно бледное лицо Аснат, посиневшие руки и стеклянные, широко раскрытые глаза, – глухой стон вырвался у него; на мгновение отчаяние и ярость почти лишили его рассудка. Как ни тряс он Аснат, стараясь привести ее в чувство, ничто не помогало; она была как мертвая.

Вдруг он вспомнил о волшебном камне; если что-нибудь могло еще спасти Аснат, то только это чудодейственное противоядие. Как безумный, бросился он в свою рабочую комнату, принес оттуда чашу, в которую велел вправить камень, наполнил ее водой и вернулся в спальню. Присутствие духа возвратилось к нему. Если ему удастся спасти жену, самое лучшее будет – умолчать об этом происшествии, и потому он не позвал никого к себе на помощь. Покуда он искал полотенце и нож, чтобы разжать зубы Аснат, вода в чаше приняла голубоватый фосфорический оттенок, всегда придаваемый ей волшебным камнем. Став на колени перед постелью, Иосэф насилу разжал зубы жены и стал понемногу вливать ей в рот из чаши воду, которая пенилась и шипела при этом, словно от соприкосновения с раскаленным металлом. Вдруг судорога потрясла неподвижное тело Аснат и веки ее опустились.

В ту же минуту невероятная слабость охватила его самого, и ледяная дрожь пробежала по телу; но он не обратил на это внимания, приписав все испытанному волнению и испугу. Присев на край постели, он нагнулся к Аснат, покрытой выступившим обильным потом; тело приобретало постепенно прежнюю теплоту и гибкость. Обрадованный Иосэф схватил полотенце, намочил его в воде из чаши и стал вытирать лицо, шею и руки Аснат, как вдруг рука его безжизненно опустилась и смертельный холод проник в его тело; ему казалось, что внутри его все немеет. «Она хотела, чтобы я разделил ее участь? Ее-то я спас, а сам умираю!» Эта мысль, как молния, мелькнула в его голове. Но нет, спасенье близко, в двух шагах от него; на ночном столике, в ногах постели, куда он для удобства его отодвинул, стояла чаша со спасительной влагой, и надо было только достать ее. Собравшись с силами, он встал, но тотчас же, потеряв равновесие, упал на тигровую шкуру, покрывавшую собой возвышение, на котором стояла кровать, и остался без движения. Адские муки переживал он в эти мгновения: умереть теперь, на верху могущества, на пороге счастья, умереть от руки этой безумной, которую до исступления фанатизировала проклятая каста, было тем более ужасно, что спасение находилось тут же, под рукой. Сильный фосфорический свет выходил из чаши, собираясь в какую-то голубоватую, молочно-белую мерцающую дымку. А он не мог шевельнуться, тело его точно окаменело; он чувствовал, что с ним происходит что-то небывалое. Он словно раздвоился, и в то время, как его земная тленная оболочка, в силу неизменных законов тяготения, приковывала его к земле, из которой была создана, его другое «я» стремилось вырваться наружу и улететь в родную стихию пространства. Ужели он, победивший судьбу, погибнет теперь, переживая все фазы смерти? Он, некогда поборовший чудовище Аменти, даст осилить себя бренному телу?

С диким отчаянием и сверхъестественной силой (лишний раз доказывавшей, что воля, – эта неизмеримая сила, присущая одушевляющей нас божественной искре, – властвует над материей) Иосэф встал; невидимая сила подняла и направляла инертную, тяжелую, как камень, массу. Едва-едва, ползком дотащился он до стола; тут, привстав на колени и подавив в себе мучительную боль, он протянул свою окаменевшую руку к спасительному кубку, который и поднес к губам. На его бледном, потемневшем, искаженном судорогой лице казались живыми только широко раскрытые блестящие глаза; но, по мере того как он с жадностью пил, давящая тяжесть, тянувшая его к земле, исчезала и словно потоки огня разливались по его телу. Вдруг все ходуном заходило вокруг него; ему казалось, что он летит в пропасть; чаша выскользнула из его рук, и он, как сноп, тяжело повалился на ступени кровати.

Настало утро; белесоватый свет проникал сквозь щели занавесей, неплотно задернутых Аснат, в комнату новобрачных, где царствовала по-прежнему мертвая тишина; оба они лежали без движения.

Наконец, луч солнца скользнул и заиграл на лице Иосэфа. Живительное светило словно вдохнуло в него жизнь, и он открыл глаза. В первую минуту он не мог понять, что случилось, почему он лежал, распростертый, на полу, и что означали слабость и тяжесть во всем теле. Валявшаяся неподалеку чаша, которую он вдруг заметил, воскресила все в его памяти, и чувство горечи и гнева наполнило его сердце. Так вот причина раздирательной сцены прощания родных с Аснат! В своей слепой злобе Потифэра и его близкие не нашли ничего лучшего, как вложить смертоносное орудие в руки полуребенка, наполнили ее сердце такой ненавистью и презрением, что она решила умереть сама и убить мужа. Но он отомстит за себя: перед фараоном обвинит он Потифэру и его дочь – орудие ненависти.