как бульдозеры, стали нагребать перед собой снежные валы, которые замедляли движение. На некоторых участках пришлось двигаться челночным способом, каждый раз возвращаясь за оставленными санями. Метровые уширители в рыхлом снегу сильно изгибались, и на внешних концах гусениц создавалось избыточное напряжение, приводившее к быстрому износу пальцев. На пути от Комсомольской до Востока было заменено 490 пальцев и 56 траков.

«Чтобы вышибить палец, соединяющий два трака, надо 40 раз ударить кувалдой по нему такой выкладкой, — через много лет рассказывал сотрудникам Курчатовского института Андрей Петрович Капица. — 40 раз ударить, чтобы забить новый. В день ломалось до 30 пальцев. Мы доходили до отчаяния. В один прекрасный день, когда я держал эту выкладку, а мой приятель лупил по ней, у него сорвалось — кувалда заехала мне в рот и вышибла мне все передние зубы. Но врач у нас в походе был в прошлом зубной врач, выучившийся на терапевта. Он собрал в горсть все осколки моих зубов и говорит: „Пошли на камбуз!“ И стал делать удивительную вещь: промывал мне рот спиртом и втыкал зубы на прежнее место. В Антарктиде абсолютно чисто, у меня там не было никакого воспаления, ничего. Через две недели он пальцем попробовал — несколько вывалилось само, а остальные приросли! И это было потрясающе! Товарищ мне вышиб 16 зубов, а приросло 11. 60 % — вполне прилично!»[198]

На Востоке было решено вернуть гусеницам ширину 75 сантиметров. В поход на полюс были назначены только три машины — две «Харьковчанки» № 21 и 23, и один АТ-Т № 25, которые предварительно подверглись подготовке — у них были сужены гусеницы, переформированы прицепы. Для этого в Мирном со всех старых тягачей были демонтированы пальцы и вместе с баллонами с кислородом и ацетиленом для газорезки в первую же летную погоду доставлены самолетом на Восток.

«На высоте, на станции Восток, надо было научиться ходить медленно, дышать размеренно, — рассказывал Капица. — Нам приготовили специальные дыхательные аппараты — нагрудный ящик, в него наливался стакан воды, и внутри часа два шла химическая реакция. От ящика к маске шел гофрированный шланг, как у противогаза, и ты потом мог дышать теплым воздухом. Надо сказать, пахло довольно противно. Но когда мы пришли к американцам, то обнаружили, что у них такая же система — только электрическая, с подогревом от батарей. А лучше всего придумали наши механики: они оторвали маску и шланг вставили себе за пазуху — пока живой, дышу теплым воздухом. А как стану холодным, мне и дышать не надо! Американцы, когда переняли у нас эту систему, тоже сразу оторвали маски и сунули шланги за пазухи. Мы работали при температуре до 75 градусов ниже нуля. Мне приходилось до четырех-пяти часов работать при такой температуре! По глупости мы все сначала носили бороды и усы, как принято в Антарктиде. Но через неделю-две сбрили: на бороде и усах нарастают сосульки и обмораживают ноздри, а это страшно больно. Поэтому мы ходили чисто бритые, и когда дошли до Южного полюса, все американцы там были в бородах, а все русские чисто выбриты. Обратно классическому образу бородатого русского и бритого американца.

А еще у нас были маски в виде надевающегося на голову чулка с прорезями для рта и глаз, сделанные из кротовой шерсти. Она не намокает, и поэтому маска не прилипает к лицу. Такие маски сейчас носят киллеры и наша милиция. А любимое развлечение полярника — розыгрыш. Разыгрывают почем зря, особенно новичков. Вот приехал человек в первый раз — сразу начинается розыгрыш. Два опытных зубра спрашивают его: „Ну как, тебе удалось кротовый получить?“ — „Удалось“. — „Но это только намордник. А ты что, не понимаешь, что с твоими этими будет в мороз?“ — „Нет, не понимаю“. — „Такое только бывалым дают“. Тот несет начальнику экспедиции заявление: „Мне только кротовый дайте!“ А тот уже в курсе этого дела, посылает новичка к начальнику политотдела, и тот: „Ну, — говорит, — это дело политическое… Нет-нет, без врача я не могу выдать…“ И гоняют новичка почем зря.

Работать при таких температурах тяжело, дышать тяжело, но все-таки можно — сухость воздуха большая, начинаешь дышать медленно, ходить медленно, размеренно. Потом температуры начали повышаться, и уже к Южному полюсу стала вполне приличная температура — минус 30 градусов мороза. Многие там ходят в одном свитере, работают на морозе голыми руками. Особенно я — готовлю взрывчатку. Нельзя работать в перчатках — соскользнет с детонатора палец, будет непроизвольный взрыв, останешься без рук. Поэтому все приходилось делать голыми руками. А в скважину глубиной 40 метров мы закладывали от пяти до двадцати килограммов тротила. Мощные были взрывы. Сейчас, когда слышу — всякие там террористы: у них по 200–400 граммов, а мы ящиками грузили этот тротил!»[199]

Во время этого долгого «стояния» на станции Восток 5 декабря 1959 года произошло вроде бы случайное событие: волна от взрыва в скважине донесла до осциллографа Андрея Петровича Капицы не одно, а два отражения от основания ледника. Осмыслить этот факт еще предстояло и ему самому, и — много лет спустя — всему ученому сообществу.

«В 50 км от Южного полюса поезд вошел в область сплошных снежных застругов, которые отличались от всего, что приходилось наблюдать ранее. Это были отдельные круглые образования, хаотически разбросанные по снежной поверхности и очень похожие на пеньки от спиленных деревьев. Проходить их на машинах было все равно что попасть в шторм на море. Все пришлось закреплять по-морскому. На подходах к полюсу поезд дважды взбирался на гору и спускался вниз»[200].

26 декабря в 8 часов московского времени штурман Л. И. Хрущев остановил поезд для уточнения координат. Отсчитав углы на Солнце и некоторые звезды, он сел за таблицы и через некоторое время сообщил, что до географической точки Южного полюса еще 11 километров.

Все взволновались. Ночная вахта механиков-водителей не пошла спать. Все стали напряженно всматриваться вперед, чтобы первыми заметить американскую станцию Амундсен — Скотт.

Завершение похода описал его руководитель А. Г. Дралкин:

«Горизонт резко уменьшается. Снегоходы и тягач пошли на подъем. Как только головная машина начала приближаться к последнему перевалу… в водительской кабине раздается возглас Чистякова:

— Вижу станцию!

Остановили машину, открыли двери, верхний запасной люк. Кто-то забрался уже на крышу снегохода, откуда видимый горизонт был еще больше. Да, это действительно станция Амундсен — Скотт, расположенная примерно в тысяче метрах правее от географической точки Южного полюса. Наш головной снегоход № 21 держал курс прямо на эту точку, и поэтому постройки станции были правее.

— Молодец, Леонид Иванович! — крикнул кто-то в адрес штурмана Хрущева…

Вскоре наш поезд поднялся на самую вершину перевала, и внизу в лощине, по нашему