– Нет, того я не ведал. Знал, что мать моя была в сговоре с людьми пастора Энгельштайна, замыслившими убийство князя Рарога, а отец мой и тётка Ефанда им в том помешали, и за это мать всю жизнь тётку Ефанду иначе как ведьмой не называла. А отца то любила, то ненавидела, даже не знаю, чего больше.

– Вот, видишь, сынок, как перевязаны меж собою смерть и жизнь, любовь и ненависть, так что никогда их порознь не уразумеешь. – Так же неожиданно старик вернулся к разговору об Андрее. – Твой брат ныне идёт по пути своего отца, жаждет славы и власти. Сблизился с новым тиуном Новгородским, вокруг него стало собираться достаточно люда влиятельного, который желает видеть Андрея чуть ли не князем, а само княжество Новгородское снова отдельным от остальной Руси. Потому и испугался твой брат, что о том ведомо стало в Киеве, и прибыл ты неспроста, а по велению княжескому. А как понял, что ты уже не воевода князя, а вроде как изгой, так и возрадовался и изгаляться над тобой стал от всей души.

– А, правда, что отец мой погибал на глазах у всех, а потом вдруг живым оказывался, или это досужие басни людские? – Загорелись живым любопытством очи воеводы, невольно перенявшего у собеседника манеру неожиданно менять направление беседы, что своенравный Волхов течение своё по весне.

– Правда или нет, думай сам. Скажу только, что у конунга Олафа очи были, что серебряные дирхемы, когда он увидел твоего отца живым и здоровым, да ещё и во главе княжеской дружины. Он ведь знал, что Хвитрбарт из Приладожья, как викинги называли твоего отца, погиб от удара меча на драккаре хёвдинга Лодинбьёрна, рухнул за борт и тут же утонул. Сам Лодинбьёрн о том рассказал, и воины его подтвердили, и вдруг…

– Выходит, отец, прожив столь сложную, необычную жизнь, ушёл так же загадочно и волшебно?! – невольно воскликнул Олег.

– Что сказать, воевода, непростой был твой отец, ох, непростой! Знаешь, сколько тут на родине, особенно в Приладожье, о нём легенд да воспоминаний ходит, и уже не понять, где правда, где вымысел людской. Как он чуял засады ворожьи, как из схваток смертельных живым выходил, когда все его уже погибшим считали. Такие люди, как твой отец, не умирают в одночасье, а силой своей внутренней продолжают жить с нами незримо, потому и смерть их привязать к какому-то определённому погребалищу невозможно. Одно скажу, дыма без огня не бывает. Коль народ сказывает, знать была причина и были чудеса в его жизни, которые нам, обычным людям, пояснить трудно. А коли так, то отец сам тебе верный знак подаст, когда надобно будет, вот в этом я не сомневаюсь.

– Бывают знаки, да ещё какие! – невольно вздохнул Олег. – Только мне непременно нужно увидеть и потрогать могильный камень на погребалище, чтобы я мог там помолиться и спросить отца о сокровенном… – понурил голову бывший воевода.

– Хм, – глубоко задумался старый изведыватель, потом что-то решив, посветлел ликом. – Коли тебе место нужно, что свяжет тебя с душой отца, да к тому ж, чтобы рукой прикоснуться, весомое и зримое, то езжай в Приладожье! Там каждый укажет тебе курган, рядом с которым растёт вяз, а на вершине кургана камень, на котором рукой твоего отца высечена древняя кельтская руна. Там захоронены твои дед, бабка и прабабка по отцовской линии. Езжай, сынок, там точно сможешь ощутить связь с душой отца и задать ему свои вопросы…

На следующее утро отправился Олег со своим небольшим отрядом в Приладожье. Расспросив у местных стариков дорогу, подъехал к родовому кургану, у подножья которого рос высокий вяз. Здесь, под большим замшелым диким камнем с выбитым кельтским крестом, как подтвердили местные старожилы, лежат родичи отца и даже, может, он сам, – удивительный человек, которого ему так не хватало в детстве, и вот теперь не хватает снова. Олег осторожно тронул своей натруженной от рукояти меча дланью зеленоватый камень и ему почудилось исходящее тепло, как будто он коснулся чего-то живого.

Долго сидел у того могильного камня воевода и уста шептали что-то, хотя слова звучали где-то глубоко, наверное, в самой душе. Как простой язычник и христианин одновременно, он говорил с камнем или с душами тех, кто лежал под ним, и странная та беседа заставляла очи влажнеть, а душа испытывала трепетание.

– Я знаю, чувствую, я твой сын, – шептал Ольг, – я докажу это тебе и себе всей своей жизнью…

Только вечерний холод и наступившие сумерки прервали долгий сей разговор, и на омытой чистой слезой душе стало легко, оттого что сын понял: где бы ни был его отец, теперь сие значения не имеет, потому что говорить с ним он будет всегда.

Лета 6422 (914)

Едва за стременным Зимородом закрылась дверь её горенки, как старая ворожея принялась творить волшбу. Поставив серебряную чару с водой и положив рядом старый пояс Олега Вещего, она попросила зерцало показать ей сына. Ефанда сразу ощутила его горячую, застилающую разум ярость, попыталась остановить его, но неукротимая злоба была сильнее. Вот уже блеснули извлечённые Игорем и Олегом клинки, сердце матери рванулось из груди, словно хотело собой заслонить беду, а потом сжалось и едва не остановилось, а может и остановилось, словно пронзённое безжалостным остриём отточенного железа. Однако в самый последний миг ощутило откуда-то со стороны тёплую волну света и доброты. Сердце с трудом ожило, трепыхнулось раз-другой, ещё не готовое забиться в прежнем ритме, но тут появилось ещё нечто, полыхнувшее ярко и мощно, озарив и схватившихся за клинки противников, и даже её, Ефанду…

– Благодарю тебя, братец… – ворожея опустилась на ложе, силы почти покинули её. – Благодарю за помощь, – прошептала она одними устами и мягко погрузилась в забытьё.

Очнувшись, Ефанда медленно и с трудом поднялась на ложе, потом долго сидела в раздумье, по привычке перебирая чуткими морщинистыми руками свои деревянные пластинки с огамическими рунами. Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем тихо скрипнула дверь и в горницу снова осторожно вошёл стременной.

– Они живы? – вскинула пронзительные зелёные очи ворожея.

– Да, мать-Ефанда, оба живы, – ответил Зимород.

– Благодарю тебя, Зимородушка, всем сердцем и всей душой материнской, – молвила старая ворожея, и всегда твёрдый голос её дрогнул. Стременной кивнул и так же тихо вышел, притворив за собой дверь. А она снова прошептала, глядя, будто сквозь бревенчатые стены: – И вам, братья-волхвы Могун и Велесдар, благодарность моя, и тебе, братец Ольг, за спасение деток наших… Только нынче-то мы их спасли, а что завтра?

Сам собой вспомнился последний разговор с братом в Приладожье.

– Как же, братец, ты вдруг хочешь уйти? Что, боярам и темникам своим ничего не скажешь? Игорю напутствие не дашь и поддержки своей не оставишь? – вопрошала она Ольга.

– Ефандушка, мы своей заботой об Игоре только хуже ему делаем, ведь ему уже под сорок, а он всё при мне, как подмастерье у рукомысленника. И ему, и мне своим путём давно уже идти надобно! Чую, что каждый день княжения крадёт мои волховские дни, а я того не могу допустить более, каждому своя стезя в служении Роду Всевышнему. Да что я тебе толкую, сама то лепше меня ведаешь.