Впрочем, среди правых депутатов было несколько ярких фигур, например националист В.В. Шульгин, которому суждено было пройти потрясающий жизненный путь. Депутат трех дум, монархист, принявший в 1917 г. отречение Николая II, эмигрант, нелегально путешествовавший по советской России, автор мемуаров и книг, заключенный сталинских лагерей и гость партийного съезда, провозгласившего курс на построение коммунизма. Он дожил до 70-х гг. и выступал в качестве консультанта исторических фильмов. В эпоху II Государственной думы Шульгин был сравнительно молодым депутатом, шокировавшим коллег своими заявлениями. Например, он выразил подозрение, не имеется ли у каждого левого депутата по бомбе в кармане, за что был удален из Думы на пятнадцать заседаний.

Еще более колоритной фигурой был В.М. Пуришкевич, внук кладбищенского священника, бессарабский помещик и ревнитель дворянских привилегий. Он был одним из лидеров черносотенного Союза русского народа, а позже стал председателем Союза Михаила Архангела. Вступив в Думу, он заявил: «Правее меня только стена!» Он пользовался любым предлогом, чтобы вывести из равновесия ненавистных ему левых депутатом. 1 мая, когда все левые пришли на заседание с красными гвоздиками в петлице, Пуришкевич тоже явился с красной гвоздикой, засунутой в ширинку. В другой раз он предложил левым депутатам почтить молчанием городовых, злодейски убитых революционерами. Пуришкевич отличался необузданным темпераментом, и каждое его выступление превращалось в скандал, имеющий продолжение в виде швыряния стаканами, насильственного выноса из зала заседания, а иногда и вызовом на дуэль. Секретарь Государственной думы кадет М.В. Челноков писал о типичном думском заседании: «На кафедре беснуется Пуришкевич. Он говорит очень недурно, бойко, острит и вызывает гомерический хохот аудитории». Но он понимал, что за Пуришкевичем-шутом скрывается расчетливый политик: «Вообще Пуришкевич человек опасный, вовсе не такая ничтожная величина, как принято думать»[167].

6 марта 1907 г. Столыпин выступил во II Государственной думе с правительственной декларацией. Он разъяснял цели правительства: «Преобразованное по воле монарха отечество наше должно превратиться в государство правовое, так как, пока писаный закон не определит и не оградит прав отдельных русских подданных, права эти и обязанности будут находиться в зависимости от толкования и воли отдельных лиц, то есть не будут прочно установлены»[168].

Председатель II Государственной думы Ф.А. Головин был кадетом по своей партийной принадлежности. Высоко оценивая Столыпина как личность, он считал, что правительственные реформы не смогут успокоить страну: «На ораторскую кафедру поднялся П.А. Столыпин, мертвенная бледность лица которого особенно подчеркивалась темными бородою и усами… Перед Думой выступал политический деятель, способный мужественно и ловко бороться с врагом, стойко отстаивая свое положение и свои взгляды, не останавливаться перед самыми решительными действиями ради достижения победы. В нем чувствовался не хитрый царедворец, не достигший власти генерал, не достигший власти интригами и связями бюрократ, а убежденный враг революционного движения, способный энергично бороться с проявлениями революции, но не с причинами ее»[169].

Левые депутаты были настроены решительнее кадетов. Монархист В.В. Шульгин вспоминал о левых, слушавших речь Столыпина: «Он отлично знал, кто сидит перед ним, кто, еле сдерживая свое бешенство, слушает его. Он понимал этих зверей, одетых в пиджаки, и знал, что таится под этими низкими лбами, какой огонь горит в этих впавших озлобленных глазах, он понимал их, но делал вид, что не понимает. Он говорил с ними так, как будто это были английские лорды, а не компания «Нечитайл», по ошибке судьбы угодивших в законодательные кресла, вместо арестантских нар».

Когда Столыпин завершил оглашение правительственной декларации, оппозиционные депутаты по традиции обрушились на нее с критикой. Характерно, однако, что на сей раз речь Столыпина не потонула в выкриках, как это было в I Государственной думе. Он сам сообщил царю: «За все время заседания не раздалось ни одного крика и ни одного свистка». Тем не менее депутаты резко отрицательно отнеслись к декларации, заявляя, что реформы не остановят революцию. Столыпин вторично попросил слова. Его краткое разъяснение стоило длинных речей. К сожалению, фонограф не донес до нас ни одного выступления Столыпина. Судя по свидетельствам современников, у него была особая ораторская манера. С.Е. Крыжановский даже связывал ее с физическими особенностями премьера: «Короткое дыхание – следствие воспаления легких – и спазм, прерывавший речь, производили впечатление бурного прилива чувств и сдерживаемой силы»[170].

Столыпин бросил в лицо Думе, что депутаты – не судьи, а правительство – не подсудимый. «Эти нападки, – закончил Столыпин, – рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли, и мысли, все они сводятся к двум словам, обращенным к власти: «Руки вверх!» На эти два слова, господа, правительство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты может ответить только двумя словами: «Не запугаете»[171].

Выступление Столыпина произвело сенсацию. Кадет В.А. Маклаков писал: «Я тогда в первый раз его услыхал; он меня поразил как неизвестный до тех пор первоклассный оратор. Никого из наших парламентариев я не мог бы поставить выше его. Ясное построение речи, сжатый, красивый и меткий язык, и, наконец, гармоничное сочетание тона и содержания… Восторгу правых не было предела. Правительство в этот день, на глазах у всех, обрело и главу, и оратора. Когда Столыпин вернулся на место, министры встретили его полной овацией, чему других примеров я в Думе не видел. Многим из нас только партийная дисциплина помешала тогда аплодировать»[172].

Своим выступлением премьер-министр ставил крест на Думе. Было ясно, что с левым крылом Думы сотрудничество невозможно, а кадеты не пойдут на контакты с правительством, опасаясь потерять своих союзников. Правительство уже имело случай убедиться, что простой роспуск парламента ничего не даст. Новый состав депутатов мог оказаться столь же радикальным. Перед властью было два пути: упразднить Государственную думу как институт или изменить избирательный закон. На монархическом съезде в конце апреля 1907 г. Пуришкевич призвал разогнать крамольное учреждение. Собравшиеся вторили ему криками: «Пора! Долой Думу!» Председатель съезда князь Н.С. Щербатов предложил заменить Думу совещательным Земским собором.