— Кто из нас не занимался поиском Вау? Я тоже его когда-то искал. Да, есть у меня секрет…

Он разгневанно ударил себя кулаком в грудь, объявил:

— Если ты на него здесь не напал, так нигде ты его не отыщешь даже если бы тысячу лет постился!

Дервиш продолжал слепо глядеть перед собой — в пыль и пустоту.

— Никакая женщина в Сахаре, — продолжал шейх с печалью в голосе, — не сможет заполнить ту пустоту, которую настоящие мужчины пытаются заменить на Вау. Даже мюрид Тиджани потерпел неудачу и свалился мертвым. Ты же знаешь его историю.

Становилось темно, выражение глаз разглядеть было невозможно. Вождь молчал.

Но просто так уйти он не мог.

— Сейчас ты пойдешь со мной, — сказал он. — Мы потолкуем о Вау. О том Вау, что в душе каждого раба божьего, и о другом Вау — который мы вечно в Сахаре ищем.

Дервиш не ответил ни звуком. Однако вождь заметил, несмотря на окутывающую все вокруг тьму, как что-то дрогнуло во взгляде Мусы и нарушилось в том слое пыли, что покрывал обе его щеки.

Вождь отпаивал его каплями бальзама из трав и просидел у его головы до конца ночи. Когда осталось сосем недолго до рассвета, шейх откинул спину, прислонился к опоре, чтобы поспать.

…К дервишу явился Ангел в горящем угольке, уколол его своим тонким пальцем в пупок и сообщил, где кроется болезнь…

Вождь поил его зеленым чаем каждое утро и провел в заботах возле него еще трое суток. А потом позволил ему выйти. Он бродил под вечер на просторе. Гиблый ветер ослабил свою хватку на небе равнины, и тучи пыли отошли в сторону, скорость и сила ветра поубавились. Он прислушивался к гомону джиннов на Идинане. Внезапно раздался откуда-то издалека протяжный вой голодного волка.

Идкиран вышел из полосы тьмы навевающего ужас ската горы. Ветерок время от времени играл ветхими лохмотьями его одежды. Он соболезнующе остановил его:

Ах, ах, ах! Что натворил злосчастный Вау с дервишем целого племени? Что сделал Вау Аира с сердцем милосердного Мусы?

— В Аире есть Вау?

— Вау — повсюду. По всей Сахаре.

— Ты тоже ищешь Вау в нашей Сахаре?

— А кто из нас не искал Вау? Вау… Вау!.. Возрождается один раз в тысячу лет. А может — в десять тысяч лет! Однако я остерегаюсь смешивать настоящий Вау с «Вау» поддельным.

— Ты — мудр. Ты непохож на тех, что ищут золото.

— У вас, в Азгере, говорят еще, будто существует три Вау. Два из них точно известны, а вот третий — сокрыт.

— Искатели кладов не говорят такие речи. Кто ты такой, ей-богу?

— Я… я говорю, есть только два Вау. Один — тот, про который все знают. Второй — Вау райский, сокрытый, который тебе никогда не найти в ребрах женщины! Ах, мы все его ищем на краю Сахары, а он ближе чем шейная вена!

— Удивительно! Это не ты ли меня навещал в доме вождя на рассвете?

— Меж ребер таится скрытая пустота, которую не заполнить женщине, Муса! Что может быть презреннее дервиша, если он влюбился!

— Удивительно…

Поднялась пыль столбом, их разделила плотная пелена.

— А ты не боишься наказания джиннов, наш высокий гость? — спросил Муса.

— Духи демонов не боятся.

— Удивительно…

Опустилась ночная тьма. Таинственный пришелец отступил, поднялся в страшную пещеру. Дервиш следил взглядом за ним, пока того не поглотила тьма. Только страдальческий вой волка нарушал тишину, да порой доносилось с вершины жужжание призраков.

На следующий день поутру он направился к колодцу. Уха все стоял над ним, не прекращая своего дежурства. Надо было запустить притчу — поддразнить его:

— Поднялся джинн-великан между небом и землей и стал ждать, пока гадалка примет меры и повяжет ветер, чтобы мог он поздравить свою невесту. Хе-хе-хе! Долго ждал великан утешения, однако гадалка не пошла по его пути… Боль поселилась в сердце демона-великана. Хе-хе-хе!

Присказка задела Уху. Он вперил взгляд в угрюмые небеса и заговорил в ответ на том же языке:

— Боль поселилась в сердце дервиша. Впервые в жизни приходится мне видеть, как у всей Сахары на виду появился дервиш влюбленный.

Мусе стало неприятно. Он отер рукавом слюну и устремил свой косой глаз на соперника:

— Кто сказал, что дервиш влюбился? Дервиш не может влюбится! Для дервиша один Аллах — возлюбленный. Слыхал?

Однако Уха толкнул кулаком в плечо Ахмаду, приглашая его за собой, и отправился прочь, еле сдавливая смех в горле.

Они остановились на небольшом расстоянии от колодца, где уже собралась толпа из негров и племени вассалов, чтобы подтянуть устье колодца вверх и предохранить его от налетов песка и пыли.

У Мусы разболелась голова, шар в грудной клетке сжался, стиснуло сердце. Боль заставила его поберечься, заговорить с самим собой: «Достаточно, довольно… Этого довольно… Все, хватит…» Он отступил. Поднялся на холм. Слушал, как толпа за спиной хохочет, громко и мерзко.

Он пошел к Акакусу. Затворился в пещере на трое суток. Сидел на корточках среди скал, моля богов, захороненных в оттисках предков на скалах, погасить в груди съедавший его уголек. Валялся в священной пыли, словно бревно, наблюдая за неясными очертаниями благословенных призраков, поднимавшихся по стенам вверх, улетавших и возвращавшихся вновь. Они тоже смотрели в никуда, далеко за горизонт, словно каменная богиня в Тадрарте. Нет, они смотрели не за горизонт. Они устремлялись еще дальше. Они смотрели в Неведомое. В глубь тайны, поисками которой мы губим наши души. Они смотрели в глубь нас. Они видят нас, когда мы самих себя видеть не в силах. На их лицах — печаль и сострадание. Величие и тайна. И усмешка. Те выражения, в которых проступают черты лица отца, знающего истину, но поскупившегося на то, чтобы поделиться ей с сыном — из сострадания к нему. Они — отцы, а мы — их несчастные дети!

Помоги мне, богиня моих древних предков!..

Вот оно, откровение для дервиша…

Он подкарауливал гадалку.

Кружил вокруг ее жилища, возведенного у склона холма, к востоку от стоянки. Палатка ее была вся в заплатах, покрыта лоскутами из самых разных тканей и материалов. Полоска, свитая из верблюжьей шерсти пепельного цвета, в лохмотьях и дырах, измочаленная ветрами, песком и солнцем, дырявила палатку и делила ее пополам. Далее располагались три куска циновок из соломы и шерсти черной козы — также потерявшей свою естественную окраску, вылинявшей и загубленной неумолимыми солнцем и песком. Была какая-то полоска из кожи, разрисованной символами, заклинаниями и просто непонятными и неясными подобиями знаков, в которых, быть может, разбирались одни предсказатели да гадалки. С боков же, у обоих опорных столбов, были пристроены и натянуты остатки выцветшего тряпья, протершихся изношенных полосок тканей и старой одежды.