– Все! Все случится! – Это уже была истерика. – Почему я должна делать то, что не хочу?! Давай, вали отсюда! А я пойду и повешусь!

Андрея тошнило.

– Я умру через два месяца! – заорал он. – И что ты будешь тогда делать?!

– Ты не умрешь, – Маша потрясла головой.

– Умру! Я смертельно болен! Ясно тебе?!

Маша оторопела.

– Не может быть…

– Может, дорогая моя, может!

– Я буду о тебе заботиться, – пообещала она.

– Обо мне не нужно заботиться! Это о тебе нужно!

И опять слезы.

– Бедный мой…

– Маш, руки убери! – рявкнул Андрей. – Чего ты хочешь? Жить здесь со мной? Хочешь, чтобы я забрал тебя к себе? Только учти – я теперь живу на Ярославке, на заводе.

– Мне все равно… – всхлипывала она.

– Тогда собирай вещи.

Он перевез Машу на завод, где та безуспешно делала вид, что ей все нравится.

– А что с твоей квартирой? – спросила она.

– Я ее продал. Да, Маш, я завтра уеду. На неделю, наверное.

Она будто окаменела.

– Мне жить осталось полтора месяца! Я хочу сделать то, что поможет облегчить боль! Ты понимаешь это, или мне надо все время вытирать твои сопли?!

Честное слово, он был готов сам убить Машу!

Но она села рядом с ним на матрас и взяла его за руку.

– Спасибо, что не оставил меня там. Куда поедешь?

– Махну на мотоцикле в Крым. Лучше бы по Европе, но у меня шенген закончился.

– Я буду тебя ждать, – прислонилась к нему Маша.

– Я хочу сегодня напиться, – сообщил он.

– Конечно. – И она погладила его по голове.

Обыкновенно Андрей не выносил, когда его гладят по голове – то есть портят укладку, но последний раз он мыл голову, кажется, три дня назад, так что сейчас отнесся к таким ласкам благосклонно. Выяснилось, это даже приятно.

– Ты устраивайся, а я за водкой. Не жди меня рано.

На обратном пути он, кажется, упал с летницы. Поскользнулся. Дверь не открывалась, поэтому он ее выбил. На кровати сидела, вытаращив глаза, перепуганная Маша.

– Андрей…

– Иди сюда! – Он сбросил одеяло, схватил ее за ноги и притянул к себе.

– Что ты делаешь? – она даже не сопротивлялась.

– Живу с тобой. Забочусь о тебе. Хочу секса, – бубнил Андрей, снимая с нее трусы.

– Но я, кажется, не хочу… – пропищала девушка.

– Меня не волнует. Это взрослая жизнь, детка.

Это был грубый секс. Ничего личного – только злая животная похоть. После чего Андрей сразу же заснул (а возможно, и во время), а когда открыл глаза, Маши уже не было. Вещи, впрочем, остались.

Похмелье было грандиозное. Два часа ушло на то, чтобы набраться сил и встать с кровати. Еще часа три Андрей старался не отходить далеко от унитаза, вокруг которого кто-то (наверное, Маша) соорудил из коробок подобие ширмы. В ширму, Андрей, впрочем, врезался и всю ее разрушил.

Часам к семи ему стало легче, а после душа Панов оправился. Пообедав в баре, Андрей собрал вещи, сел на мотоцикл и отправился последний раз увидеть море.

На второй план отошли мысли о сервисе, об уровне отеля, о качестве местной кухни. Он никогда не любил Черное море и с большим удовольствием окунулся бы в Эгейское или Средиземное, но это было бы неинтересно – сесть в самолет, нанять такси…

Он летел на своей девочке, на «Ямахе», и ветер кричал ему в лицо, и впереди его ждали остановки, придорожные мотели, и девушки, и вкус моря, ощутимый издалека… – и это было лучшее приключение в его жизни, потому что сейчас он был одиноким бесстрашным ездоком, которого не испугать такой заурядной штукой, как смерть. Он бросал вызов всем этим «КамАЗам», заигрывал со смертью, и он и грустил, и радовался тому, что наконец оценил жизнь.

Он кокетничал с официантками. Без малейшего страха ел придорожные шашлыки. Дерзко глазел на дальнобойщиков и пару раз даже ввязался в драку.

А когда увидел море и сосны, и песок, и загорелых людей, которые забыли обо всех неприятостях, то почувствовал себя таким живым, что на секунду ему показалось, будто его мотоцикл взлетел, преодолев земное притяжение.

Андрей снял комнату в гостинице, спрятал «Ямаху» в гараж и лег на серый крымский песок.

Жизнь стала для него ценной сама по себе, без дополнительных условий. Без успеха, без карьеры, без дома, без машины, без статуса завидного московского холостяка.

Было только его тело, которое ласкали солнце и ветер, был покой в душе и ощущение того, что твое земное существование ознаменовывается не количеством памятников, которые ты видел, не стоимостью обедов, которые съел, не длиной яхт, на которых побывал, а вспышками беспричинного счастья, когда ты чувствуешь себя в безопасности только потому, что ничто тебя не тревожит…

В Евпатории Андрей познакомился с девушкой Настей, у которой на пятке была татуировка в виде черепашки. Настя каталась на вертикальном водном скутере, похожем на самокат.

– Я как-то попробовал, так у меня руки неделю тряслись, – заметил Панов, указывая на скутер.

Настя неохотно изобразила удивление.

Она была невысокой, метр с половиной, мускулистой и поджаристой, как булочка.

– А вы милая, дружелюбная девушка, которая не доверяет незнакомцам, или вы приехали сюда с другом? – поинтересовался он.

Настя задумалалась.

– Вы хотите завести друзей или строите планы, как бы со мной переспать сегодня вечером? – спросила она.

– Строю планы, как переспать, – признался Андрей.

Настя еще раз подумала.

– Странный у нас разговор, – заключила она.

– Если бы он был обычным, было бы хуже.

– Ну а какой бы у нас был обычный разговор? – Она присела рядом с ним на песок.

– Я спросил бы, откуда вы приехали. Сколько дней здесь. Были ли раньше.

– Ну, да, занудство, – согласилась она. – Давай на «ты»? Я Настя.

Волосы у Насти были белые.

Ночью они пили вино, Настя порвала босоножку за пятнадцать тысяч и выкинула ее в море, они шли босиком по пляжу, пили коньяк в кафе, где все официанты были геи…

Она любила сверху, и Андрей чувствовал каждый ее мускул, а потом думал о том, что же за прелесть эти встречи без прошлого и будушего. Все равно, что портреты в музеях, на которых изображены люди, о которых ты ничего не знаешь: дама, крестьянка, обнаженная женщина без сословных признаков – и ты смотришь и воображаешь разные истории, домысливаешь их жизнь, а иногда просто любуешься…