Если бог действительно существует, то он продемонстрировал озорное чувство юмора, осыпав золотым дождем фермера Уле с его женушкой в дирндле. Младший скандинавский братец, бывший посмешищем для остальных, более чем преуспел. Норвегия взлетела на самый верх мировых (и разумеется, скандинавских) рейтингов благосостояния. Сегодня это Дубай Севера, Крез в пелерине. По объему ВВП на душу населения в мире Норвегия уступает лишь Люксембургу, который вряд ли можно считать настоящей страной.

Меня интересовало, как эта неожиданная удача отразилась на жизни людей, более привычных растягивать скудные запасы на долгую зиму и выживать среди бесплодных скал, заледеневших лугов и суровых морей. Как этот величайший лотерейный выигрыш всех времен и народов воздействовал на ментальность норвежцев, на суть их национального характера?

Нефтяной фонд – вероятно, самое значительное достижение современной Норвегии. Это безупречное воплощение нордической дисциплины и совершенный образец ответственного финансового руководства. Фонд благосостояния с блестящими результатами управления и жестким контролем служит объектом зависти всех нефтедобывающих стран мира, не говоря уже о не-нефтедобывающих.

Фондом управляет инвестиционное подразделение Национального Банка Норвегии Norges Bank Investment Management (NBIM). Его генеральный директор Ингве Слингстад – человек, на котором лежит единоличная ответственность за то, как используется этот гигантский золотой горшок для инвестиций. Я посетил Слингстада в его орлином гнезде на последнем этаже здания Национального банка в центре Осло. Здесь не совсем пренебрегают безопасностью – вход осуществляется через элегантные двухдверные шлюзовые тамбуры. Возможно, это результат того, что бомбы Брейвика взорвались всего в нескольких метрах отсюда.

«Главная цель фонда – защита потребительской корзины», – начал Слингстад. Мое невежество в элементарных вопросах экономики, видимо, ясно отразилось на моем лице, поэтому он любезно пояснил, что это значит. «Мы продали нефть и газ другим странам, и рано или поздно должны будем что-то купить. Мы хотим приобретать то, что спустя несколько поколений будет как минимум равно по стоимости сегодняшним покупкам. Таким образом, если мировая экономика растет хорошими темпами, нам нужно, чтобы фонд имел прибыль, соответствующую такому росту и обеспечивающую нашу будущую покупательскую способность».

Сейчас фонд владеет акциями более чем восьми тысяч компаний. Это означает, что норвежцы входят в число совладельцев примерно 1 процента публичных компаний всего мира, 2 процентов европейских и 0,7 – азиатских.

В последнее время фонд стал делать инвестиции, которые некоторые аналитики считают несколько более рискованными, в частности в недвижимость. Например, были куплены престижные офисные центры в Париже. Подтянутый пятидесятилетний Слингстад объясняет, что нефтяной фонд был изначально рассчитан на тридцать лет. Этот срок давно прошел; тем временем появляются все новые месторождения и новые методы разработки старых. Таким образом, есть возможность принимать более долгосрочные и рискованные инвестиционные решения. «После 2008 года мы купили на падающих рынках более чем на триллион крон ценных бумаг», – говорит Слинстад. Смелый шаг для момента, когда пикировали не только норвежские инвестиции, но и весь рынок.

Я интересуюсь отношением норвежцев к своему фонду. Когда он обогнал Абу-Даби и стал самым большим в мире, норвежский министр финансов Сигбьерн Йонсен сказал местной газете: «Хотя у нас и нет цели стать самыми большими, всегда приятно отметить тот факт, что фонд прирастает». (Мне нравится представлять, как он произносит эти слова, нежась в джакузи, затем допивает шампанское и выбрасывает пустой фужер через плечо.) Составляют ли эти бешеные деньги предмет национальной гордости, или говорить о них считается бестактным?

«Конечно, нам очень повезло с этими природными ресурсами, но не могу сказать, что мы горды этим, – сказал Слингстад. – Позапрошлое поколение очень осторожно относилось к этим богатствам».

Как норвежцам удается противостоять искушению тратить свои нефтяные доходы по примеру Британии эпохи миссис Тэтчер в 1980-х или нынешних арабских стран?

«Здесь есть два момента. Первое: отцам-основателям фонда было ясно, что надо избежать голландской болезни[63], которая может погубить экономику. Для этого нужно создавать экспортно ориентированные отрасли, способные выживать в отсутствие нефти. Если конкурентоспособность в мире подорвана, то ее можно и не восстановить, когда нефть закончится.

Мы долго оставались нищей областью со скудной потребительской моделью и населением, сосредоточенным на побережье. Норвегия не была настоящей европейской страной в том смысле, что здесь отсутствовала феодальная система, а люди жили отдельно друг от друга, а не в городах или деревнях. Норвежский народ исторически объединяла природа, а не культура. Это ведь другая ментальность, правильно?»

Таково главное отличие Норвегии от Швеции и Дании. Норвежцы привыкли обходиться минимумом необходимого. Как выразился Слингстад, «Раньше в этой стране невозможно было пережить зиму, не экономя продукты». Норвежцы с подозрением относились к излишествам и всегда были склонны к экономии и накопительству.

Мы коснулись нынешнего европейского кризиса. Слингстад поделился своим видением причин погружения других европейских стран в экономические трясины. Он считает, что каждая из них всего лишь шла на поводу у своего национального характера.

«Вы смотрите на Исландию и изумляетесь: «Что произошло, когда они получили все эти горы денег?» А они просто реализовали свой имидж викингов-грабителей, которые разъезжают по всему миру и хватают активы. Викинги, версия 2.0. Норвежцы могли бы поступить так же с нефтяным фондом, но мы рассматривали его как богатство, которое нужно сохранять, а не тратить. Ирландцы хотели быть английскими поместными лордами, поэтому строили себе эти огромные дома. Обратимся к Греции – каково их представление о себе? Когда-то я изучал философию и помню, что Аристотель говорил: «Что есть философия? Первая предпосылка к тому, чтобы не работать». Я несколько сурово сужу греков, но они не виноваты в своем нежелании трудиться. Они же философы, им нужно просто сидеть и размышлять о жизни!»

Возможно, греки – крайнее проявление того, как могут испортить целую нацию дешевые деньги. Но, по правде говоря, слегка испорчены и норвежцы. Было бы не совсем верно представлять их как образец бережливости, не затронутый фантастическим богатством – вроде выигравшего в лотерею рабочего, который продолжает стоять у станка и ходить в соседний бар, невзирая на миллионный банковский счет.

В своей прекрасной книге «Нефтемания: путешествие по самым богатым нефтью странам мира» (к сожалению, доступной только на норвежском) автор Симен Сетре доказывает, что в долгосрочном плане нефтяное богатство редко оказывает положительное влияние на экономику. При этом он не считает, что его собственная страна избежала вредного влияния. Среднее количество рабочих часов норвежца сократилось на 23 процента по сравнению с периодом до нефтяного бума. Норвежцы стали больше отдыхать (пять недель в году вместо четырех), чаще брать больничный (здесь они лидеры Евролиги) и раньше выходить на пенсию (в 63,5 года). Сетре цитирует доклад ОЭСР, посвященный Норвегии, в котором говорится, что нефтяное богатство страны «исказило соотношение рабочего и свободного времени».