Слезы обжигают глаза, и я отворачиваюсь в сторону, беззвучно рыдая в темной комнате.

Это не моя жизнь. Моя жизнь не должна была стать такой. Я не должна была в него влюбляться. И сломаться тоже не должна была.

Но после аборта я словно увязла в болоте и уже не могла толком ходить. Не могла есть. Тяжесть в груди нарастала с каждым днем. Я все время была уставшей от беспокойства и постоянных головных болей. Где он был все это время? Пытался ли со мной связаться? Думал ли обо мне?

Я не понимала, как сильно люблю его, пока нас не разлучили. Мама говорила, что это мимолетное увлечение. Удар. Что я от него оправлюсь. Но каждый день приносил новые разочарования в жизни. Я забросила учебу. У меня не было друзей.

Наконец я тайком приехала в Шелберн-Фоллз и обнаружила, что Мэдок ведет себя как ни в чем не бывало, как и предупреждала мать. Он ни секунды не зацикливался на случившемся. Единственное, что занимало его мысли, – это девушка, чья голова двигалась у него между ног. Выбежав из дома, я запрыгнула во взятую без спроса папину машину. А через три дня – вот она я, лежу здесь с израненными руками и острой болью в груди.

Я делаю глубокий вздох и замираю. Отец хватает одеяло с простыней, стягивает с меня и швыряет на пол.

– Папа, что ты делаешь? – вскрикиваю я, заметив, каким ледяным взглядом он смотрит на меня.

Папа сдергивает меня с кровати и тащит за локоть с такой силой, что руке больно.

– Ай, папочка! – ною я, хромая босиком вслед за ним.

Он тащит меня в ванную. И тянет за руку так сильно, что, кажется, в любой момент может ее вывихнуть.

Что он делает?

Я вижу, как отец затыкает пробкой слив в раковине и начинает наполнять ее водой. Пальцами другой руки он крепко вцепился мне в руку, и я начинаю дышать чаще.

Он подтаскивает меня к раковине и кричит:

– Кто ты?

Слезы текут по лицу. Сквозь рыдания я отвечаю:

– Твоя дочь.

– Неправильный ответ.

Он хватает меня за затылок и окунает лицом в полную раковину.

Нет!

Задыхаясь, я начинаю захлебываться, потому что отец удерживает мою голову под водой. Я молочу руками и пытаюсь сопротивляться, но он слишком сильный. Я трясу головой и пытаюсь бороться, но скользкими руками не получается ни во что упереться.

Вода попадает в нос, глаза плотно зажмурены, но их все равно обжигают слезы. Вдруг меня резко выдергивают из воды.

– Папа, перестань!

Я кашляю и отплевываюсь, из носа и с подбородка течет вода.

Его голос гулко отдается в комнате.

– Ты хочешь умереть, Фэллон? – от злости он рывком тянет меня за волосы. – Поэтому ты это сделала, верно?

– Нет…

Я пытаюсь вырваться прежде, чем он снова окунет меня в воду, перекрывая доступ воздуха. У меня едва хватает времени набрать полные легкие. В глазах темнеет. Он снова окунает меня в раковину. Неглубоко, но достаточно, чтобы было нечем дышать.

«Родной отец не убьет меня», – убеждаю я сама себя.

Но мне больно. У меня растянуто плечо, а порезы на руках, похоже, снова кровоточат.

Он снова выдергивает меня из воды. Не переставая рыдать, я завожу руку за спину и хватаю его за руку, которой он меня топит.

– Кто ты? – он повторяет вопрос.

– Твоя дочь! – я дрожу от страха всем телом. – Папа, перестань! Я твоя дочь!

Я сотрясаюсь от рыданий. Перед ночнушки весь мокрый, вода стекает по ногам.

Отец рычит прямо мне в ухо:

– Ты не моя дочь. Моя дочь не сдается. На дороге не было следов торможения, Фэллон. Ты специально врезалась в дерево!

Я пытаюсь помотать головой, несмотря на то что он продолжает меня держать. Нет. Нет, я этого не делала. Я врезалась не специально.

Густая слюна заполняет рот, я зажмуриваюсь, вспоминая, как уезжала из дома Мэдока и пряталась у отца недалеко от Чикаго. А потом взяла одну из его машин и… нет, я не пыталась врезаться в дерево.

Тело дрожит, и боль заполняет его. Я просто отпустила руль.

О боже.

Я ловлю ртом воздух как можно быстрее и всхлипываю, потому что не могу сдерживать истерику. Что со мной случилось, черт побери?

Я запинаюсь. Отец прижимает меня спиной к стене рядом с раковиной. Прежде чем я успеваю прийти в себя, он бьет меня по лицу. Раздается громкий хлопок, я вздрагиваю, чувствуя жгучую боль на щеке.

– Перестань!

В глазах мутнеет, но я пытаюсь сопротивляться.

Он хватает меня за плечи и снова прижимает к стене. Я реву.

– Заставь меня, – отвечает он.

Я бью его кулаками в грудь, вкладывая в удары весь вес своего тела.

– Перестань!

Он делает шаг назад, чтобы устоять на ногах, но возвращается и хватает меня за голову.

– Ты не думала, что, когда мать увезла тебя, меня как будто выпотрошили? – спрашивает отец. У него опустошенный взгляд. – Я тогда чуть не пробил кулаком все стены в доме, Фэллон. Но я справился с этой болью. Потому что так мы и живем. Мы проглатываем все то дерьмо, что подбрасывает судьба, пока не выстраиваем вокруг себя такую прочную стену, которую никто не в состоянии разрушить, – он начинает говорить тише, но его голос от этого звучит еще жестче. – Это-то я и сделал. Я позволил ей забрать тебя, потому что знал, что жизнь с этой шлюхой сделает тебя сильнее.

Я сжимаю зубы, пытаясь сдерживать слезы и смотреть ему в глаза. Я люблю отца, но не могу простить ему то, что он так легко отказался от меня. Думаю, он решил, что так сможет обезопасить меня от его врагов. Но сделала ли жизнь с матерью меня сильнее? Конечно, нет. Посмотрите на меня. Я стою перед ним вся зареванная и сломленная. Никакая я не сильная.

– Ты не можешь сдаться. Ты не можешь уйти! – кричит он. – У тебя будут новая любовь и другие дети, – ревет отец и трясет меня за плечи, пристально глядя в глаза. – А теперь. Убей. Свою. Боль! – яростно кричит он. – Подави ее!

От его голоса я вздрагиваю и перестаю плакать. Только смотрю на него широко раскрытыми глазами.

Он крепко держит меня за плечи, заставляя смотреть себе в глаза. Я ищу что-то, на чем можно сфокусировать взгляд. Хоть что-нибудь. Я сосредоточиваюсь на самой маленькой детали, которую могу найти. На черных зрачках.

Я не моргаю. И не двигаюсь.

Его зрачки такие темные, что я представляю, как лечу по просторам космоса со сверхсветовой скоростью. В моем мире нет никого, кроме него. Черные зрачки обрамляет золотая каемка. Интересно, у меня того же цвета глаза, но эта особенность мне не передалось. Белые прожилки на хрусталике напоминают молнии, а край изумрудной радужки там, где она переходит в белок, похож на рябь на воде.