С кровати донесся шорох. Матвей не знал наверняка, слышит ли она его, но продолжал говорить. А может, потому и продолжал, что не знал. Когда не видишь лица собеседника и не уверен, что он тебя слышит, создается ощущение, что говоришь с самим собой. А себе можно сказать намного больше, чем кому-то другому.

– Мы ведь с ней поссорились перед ее отъездом… Знаешь, что она мне заявила? Лучше бы у меня была дочь! Она бы так не сказала, если бы не думала об этом хоть иногда, правда?

Шорох стал отчетливей. Колыхнулось белое пятно одеяла, в кровати зашевелилась тень. Милослава села в постели, и Матвей мог видеть ее силуэт в темноте. Теперь было уже совершенно ясно, что она его слушает, но он все равно не умолкал. Слова сами рвались наружу.

– А я ведь не хотел с гаража прыгать. Просто с пацанами вместе залез. До последнего стоял на крыше с этим зонтиком и смотрел вниз… Там было очень высоко, я бы не прыгнул. Но меня кто-то толкнул в спину, исподтишка. Просто так, для прикола. Я не ожидал… Может, поэтому и приземлился неудачно. Помню, как я орал от боли внизу, а они ржали на гараже и какие-то шуточки отпускали насчет нераскрывшегося парашюта… А когда поняли, что дело серьезно, просто удрали. Все до одного.

– Ну… вы же были детьми, – неожиданно подала голос Милослава. – Сколько вам было лет – восемь, девять? Они просто не понимали, что делают. Наверняка потом жалели об этом.

– Жалели? Они так и не признались, кто меня толкнул, покрывали друг друга. Говорили моим родителям, что мне всё показалось, что я прыгнул сам. И ни один не пришел меня навестить. Ни один из пятерых!

– А кто это был?

– Те, кого я называл друзьями…

– Из нашего класса?

Матвей подавил тяжелый вздох и промолчал.

– Ну, может, их к тебе просто не пускали? – предположила Милослава, так и не дождавшись ответа.

– В больницу не пускали, да я их там и не ждал… – вновь заговорил Матвей. – Но потом? Я всю зиму просидел дома. Один. В обнимку с компьютером. Никто даже не позвонил ни разу. Всем было на меня плевать. А когда я вернулся, весь класс еще долго тыкал в меня пальцем и называл парашютистом и сбитым летчиком. Да не только наш класс, а все четыре, вся параллель.

– И ты перестал с ними общаться, – сказала Милослава. – Решил, что тебе тоже на всех плевать, и снова закрылся дома со своим компьютером. И нашел новых друзей, виртуальных.

– Да! – воскликнул Матвей. – Потому что они меня не столкнут с гаража. И не бросят одного с переломанными ногами. И не будут дразнить парашютистом! Там, в сети, я могу быть кем захочу, меня никто не знает. И это классно!

– Матвей, они, конечно, поступили ужасно, но… это было детство, а в детстве случается много ошибок… Наверное, у каждого есть поступки, которыми нельзя гордиться.

– То есть ты не считаешь это предательством?

– Я считаю, что об этом надо забыть.

– Но я не хочу забывать!

– А для чего помнить?

– Предательство прощать нельзя.

– А если не прощать, как тогда вообще жить?

Матвей не ответил.

– Знаешь, – спустя какое-то время заговорила Милослава, – я не в курсе, что там произошло у мамы с папой, кто на кого обиделся… Но эта обида воткнулась в нашу семью и расколола ее на кусочки. И от этого плохо всем: и тому, кто виноват, и тому, кто не хочет прощать. Разве это правильно? Мне кажется, в любой обиде есть какая-то черта, предел… Точка прощения. Доходишь до нее и понимаешь: всё, дальше так нельзя, невозможно. С ума сойдешь, если не простишь…

– Только неизвестно, где она, эта твоя точка прощения. И сколько до нее идти. Может, всю жизнь? – усмехнулся Матвей и, помолчав, спросил: – А папа звонит вам? Как вы общаетесь?

– Звонит редко, там со связью не очень хорошо. Но он мне письма пишет! Представляешь? Настоящие, на бумаге! – оживилась Милослава. – Сейчас покажу!

Она сбегала в свою комнату и принесла несколько белых конвертов, усыпанных пестрыми марками и темно-фиолетовыми штампами.

Матвей взял в руки один конверт, немного вытянул уголок вложенного в него тетрадного листа в клеточку. В глаза сразу бросилась первая строчка, выведенная знакомым размашистым почерком:

«Милая Славка, привет!»

Чей он, сомневаться не приходилось. Именно этим почерком были написаны коротенькие папины записки, прикрепленные к холодильнику магнитиками. Матвей ощутил укол ревности. Вот, значит, как он ее называет. Милославка – Милая Славка! А его только строго по имени – Матвей. Ну еще иногда, в приливе радости – Матюха. Только Матвей всегда злится на «Матюху» и запрещает так себя называть. Но «Матюха» и «Милая Славка» – совершенно разные вещи. «Милая Славка» звучит нежно и приятно, а «Матюха» – обидно, как обзывательство. С другой стороны, она девчонка, ее положено звать ласковыми прозвищами. Не будет же папа называть сына «милым». Этого еще не хватало!

Матвей засунул письмо обратно в конверт и отдал Милославе.

– А маме он не пишет?

Та покачала головой:

– Только мне. Но я всегда ему про маму рассказываю… А в последнем письме он сам про нее спросил, представляешь? В первый раз! Сто лет папу не видела… – снова помолчав, задумчиво произнесла Милослава. – Какой он, интересно? Вот бы посмотреть!

Матвей вдруг хлопнул себя по лбу и побежал в коридор. Он выудил из кармана куртки свой телефон и вернулся в комнату.

– Связи у меня здесь нет, интернета нет, но фотки-то остались! Вот, смотри. Это с последнего дня рождения. А вот и папа.

– У него усы! – ахнула Милослава, листая фотографии на экране. – Никогда не думала, что ему пойдет.

– Давно уже, – отозвался Матвей. – Сказал, так солидней. А то лицо слишком молодое для представителя такой серьезной фирмы.

Она долго разглядывала селфи, на котором все трое – мама, папа и Матвей – дурачились и строили рожицы в камеру. Потом со вздохом вернула телефон.

– Он вернется, как ты думаешь?

– Вернется, – убежденно сказал Матвей. – Обязательно. Я его знаю.

Сказал, только чтоб успокоить Милославу. Откуда ему знать, вернется к ним папа или нет? Матвей и в своей-то вероятности его не очень хорошо знал. Ну папа и папа, уходит, приходит, уезжает, приезжает… Ну да, привозит подарки. А что у него на уме и на сердце, кто поймет?

– А ты говорила, мама заболела, – вспомнил он. – Из-за всего этого? Из-за папы?

– Скорее всего, – Милослава забралась на кровать и закутала ноги одеялом. Матвей осторожно опустился рядом. – Доктор сказал, так бывает. Сначала человек никак не реагирует на стресс, все это копится, копится у него внутри, а потом бах – инфаркт! Или инсульт. У нее же давление высокое очень часто, а она таблетку выпьет и на работу бежит, а не к врачу…

– Значит, она может заболеть даже без стресса? То есть, я хочу сказать… – Матвей запнулся.