– Можешь остаться здесь, если хочешь, – предложила Яэль.

– Ты пытаешься избавиться от меня, фройляйн? – Лука поднял брови.

– Наш путь будет опасен.

Преодолеть 3300 километров по охваченной войной территории лишь с ржавым грузовиком и поддельными документами – просто безумие. Не говоря уже об их… «пит-стопе»… как мысленно прозвала Яэль первую часть миссии. Украсть личности надсмотрщиц лагеря, ступить в пасть смерти и выдрать из неё парочку зубов…

Не просто опасно.

Смертельно.

Слишком многое может пойти не так. И пойдёт, если верить статистике. Лука был умён и, пожалуй, всё понимал, но в ответ лишь пожал плечами.

– Оставаться здесь с кучкой солдат, мечтающих меня пристрелить, не намного безопасней. Кроме того, кто-то же должен колоть господина Вольфа морфием, чтобы он снова не выдал вас своими криками.

Несмотря на все здравые доводы, Яэль была рада, что Лука едет с ними. Она привыкла к компании Победоносного. К этим его замечаниям не по делу, к ухмылкам, к призрачным, дрожащим нитям чувств, рвущимся и вновь возникающим между ними.

– Уверена, из тебя выйдет прекрасная медсестра, – Яэль прикусила губу, подавив ответную улыбку.

Хорошо, что у Феликса была акрофобия, а не клаустрофобия. Мириам настояла, чтобы в оставшееся пространство они напихали максимально возможное количество боеприпасов – на всякий случай. Два парня и так забивали тайный отсек почти полностью. Они лежали плечом к плечу в гнезде из винтовок, револьверов, пистолетов и коробок с патронами, завёрнутых в водонепроницаемый брезент. Тревожное зрелище.

Ещё тревожней Яэль стало, когда её пришлось задвинуть деревянную крышку, тёмной-тёмной тенью закрывая тела парней. В самый последний момент она засомневалась, задерживая на них взгляд вместе с последними лучами света. Парни смотрели в ответ.

Феликс кивнул.

Лука подмигнул.

В кузов грузовика поверх досок накидали мешки картошки. Когда машину нагрузили, от лишнего веса она просела на несколько сантиметров. Яэль кинула взгляд на протёртые шины в надежде, что они выдержат путь по объездным дорогам, которым они с Мириам решили отдать предпочтение. Господин Фёрстнер уверял, что выдержат.

– Десять лет этот красавчик нас не подводил. Он доставит вас до самого сердца Германии и обратно, если понадобится, – он хорошенько ударил по грузовику кулаком.

Лука в ответ стукнул дважды.

Мириам стояла у двери кабины. Она не изменила лицо, но уже выглядела другим человеком. Советская форма исчезла, сменившись туфельками Мэри Джейн, чулками с юбкой и опрятным вязаным свитером. Одеждой, больше подходящей для девицы из Лебенсраума. Яэль тоже была в юбке, боролась с зудом от чулок на ногах. Наряд, который Ирмгард удалось украсть, был далек от удобства, но зато достаточно мешковат, чтобы скрыть старый пистолет ТТ-33, который дала ей Мириам. Без макияжа тоже не обошлось – все заживающие синяки Яэль присыпали пудрой. Теперь она являла собой образец арийского процветания.

– Ты готова? – спросила её Мириам, третий волк во плоти.

Готова? Тот же вопрос задал Яэль Каспер в грузовике у дома Адель. Тогда она посмеялась над оперативником и ответила Более чем, а потом устремилась в квартиру Победоносной.

Больше Яэль не смеялась. Рукава её свитера были немного длинноваты, щекоча костяшки пальцев; воспоминания об остальных волках покоились под ними. Мама, бабушка, Аарон-Клаус. Яэль не знала, готова ли вернуться к ним не только в качестве занятий с Владом. Ночные кошмары несравнимы с возвращением в прошлое. Ногами к камню. Сердцем к боли.

Но от неё зависели не только мёртвые и их воспоминания, но и живые. Вольф, которому нужна была семья. Генерал, которому была необходима армия. Бессчётное количество стран, жаждущих возрождения.

Поэтому Яэль подхватила юбку и забралась в кабину грузовика.

Она не была готова, но собиралась идти вперёд.

Собиралась вернуться в начало, чтобы добраться до конца.

Собиралась найти фюрера. Настоящего фюрера.

Собиралась завершить начатое.

2 апреля 1955 года

I

В начале апреля кладбище было местом холодным, неприятным. Деревья были ещё голыми, тянули когтистые лапы к пасмурному рассветному небу. Серость могильных плит растекалась, смешиваясь со всем вокруг. Трава, гравий, земля… даже воздух, которым дышал Феликс, казался тусклым и серым.

В этом году он пришёл раньше. Обычно, когда он навещал Мартина, весна уже вступала в свои права. Тепло второго мая и цветы помогали легче перенести этот визит. Но сегодня погода вытягивала из костей Феликса жизнь, пока он проходил мимо рядов ангелов и крестов. На некоторых надгробиях стёрлись буквы. Другие обрушились от старости.

Плита, которую искал Феликс, ещё стояла, ещё хранила надпись. Вся память о существовании его брата была вытравлена на граните:

Подойдя ближе, Феликс остановился, руки в карманах сжались в кулаки. Отсутствие Мартина всегда было с ними – нависало над Феликсом, когда он работал с двигателями Фольксвагенов, пробиралось на скамью Вольфов в церкви, витало в воздухе на редких семейных ужинах. Но надгробие каждый раз выбивало из Феликса дух своей окончательностью.

Мартина. Любимого. Дорогого. Больше нет.

Феликсу нравилось думать, что брат (где-то, как-то) может его слышать. Поэтому раз в год он приходил поговорить.

– Привет, Мартин.

Брат молчал.

– Знаю, ты меня сегодня не ждал, но в этом году всё иначе.

Иначе. Самое нейтральное слово, которое Феликс смог выбрать, чтобы описать, как сестра-близнец обрезала волосы, идеально скопировав его длинную чёлку с помощью маминых ножниц и отцовой бритвы. Было так жутко, Феликс словно смотрел сам на себя, когда сестра протянула руку за его документами.

– Я буду участвовать в Гонке Оси, – сказала она ему. – Если кто-то спросит про меня, папа скажет, что я больна. Тебе придётся прятаться, чтобы поддержать мою легенду.

Он хотел отказаться. Должен был. Но близнецы никогда не отказывали друг другу, так что Феликс отдал Адель свои документы и пообещал не попадаться никому не глаза.

Большую часть Гонки Оси Феликс сидел дома – шторы задёрнуты, тени в углах – и смотрел, как другой он мчится через весь мир. Кадры «Рейхссендера», как правило, сосредотачивались на лучших и худших участниках гонки. Первые дни о Феликсе Буркхарде Вольфе, шестнадцатилетнем мальчишке из Франкфурта, вспоминали редко. Он не был ни победителем, ни отстающим. К тому же, он странно боялся камер.