— Твой член повсюду, — сказала она в какой-то момент.

Я огляделся по сторонам.

— Правда?

— Двести двадцать тысяч просмотров на «Ютьюбе».

— Точно, — сказал я.

— Впрочем, там его размыли. И скажу по личному опыту, правильно сделали.

Тут она еще громче рассмеялась. Этот смех нисколько не облегчал боли, одновременно сдавливавшей и распиравшей мое лицо.

Я сменил тему. Я спросил у Мэгги, что для нее значит быть человеком. Этот вопрос я хотел задать всему миру, но пока что остановился на ней. И она ответила.

Она сказала — представь, что ты маленький ребенок, который на Рождество получает великолепный замок. На коробке изумительная фотография этого замка, и тебе больше всего на свете хочется поиграть в него, поиграть с рыцарями и принцессами, потому что это так напоминает человеческий мир. Беда только в том, что замок не построен. В коробке находятся крошечные замысловатые детали, и хотя к ним прилагается инструкция, ты ее не понимаешь. Родители и тетя Сильви — тоже. Так что тебе остается только рыдать над идеальным замком на коробке, который никто и никогда не сумеет построить.

Я поблагодарил Мэгги за ответ. А потом объяснил, что смысл, похоже, открывается мне тем полнее, чем больше я о нем забываю. Потом я много говорил об Изабель. Видимо, это раздражало Мэгги, и она сменила тему.

— А потом, — спросила она, водя пальцем по краю стакана, — мы куда-нибудь еще пойдем?

Я узнал тон этого «куда-нибудь еще». В прошлую субботу Изабель использовала точно такую же частоту для слова «наверх».

— Будем заниматься сексом?

Мэгги снова рассмеялась. Я понял, что смех — это вибрирующий звук правды, которая врезается в ложь. Люди существуют в пределах собственных иллюзий, а смех — это выход наружу, единственный мост, который они могут наводить между собой. Смех и любовь. Но между нами с Мэгги не было любви. Я хочу, чтобы вы это знали.

Так или иначе, выяснилось, что мы все-таки будем заниматься сексом. Мы вышли из паба и прошли пешком несколько улиц, пока не добрались до Уиллоу-роуд и квартиры Мэгги. К слову, такого беспорядка, не являющегося прямым следствием ядерного распада, мне еще видеть не доводилось. Ее квартира являла собой сверхскопление книг, одежды, пустых бутылок из-под вина, сигаретных окурков, засохших гренков и нераспечатанных конвертов.

Выяснилось, что ее полное имя Маргарет Лоуэлл. Я не специалист по земным именам, но все равно понял, что оно до абсурда ей не подходит. Ей бы называться Ланой Плавный-Изгиб или Эшли Ветер-в-Голове. Как-то так. Впрочем, по всей видимости, я никогда не называл ее Маргарет. («Никто, кроме интернет-провайдера, меня так не называет».) Она Мэгги.

Мэгги оказалась девушкой незаурядной. Например, на вопрос о вероисповедании она отвечала: «Пифагорейка». Кроме того, она «бывалый путешественник» — нелепейший эпитет, если вы принадлежите к виду, который покидал свою планету, только чтобы посетить ее Луну (а Мэгги, как выяснилось, не была даже там). В данном случае имелось в виду, что она четыре года преподавала английский в Испании, Танзании и в различных точках Южной Америки, прежде чем вернуться в Англию и заняться математикой. А еще Мэгги почти (по человеческим меркам) не стыдилась наготы и, чтобы оплачивать учебу, не гнушалась исполнять стриптиз на частных вечеринках.

Она хотела заняться сексом на полу, что было чрезвычайно неудобно. Раздевая друг друга, мы целовались, но эти поцелуи, в отличие от наших с Изабель, не сближали. То были поцелуи, обращенные в себя, поцелуи ради поцелуев, театральные, поспешные, псевдопылкие. И, кроме того, саднящие. Мое лицо еще не зажило, а метапоцелуи Мэгги, похоже, не учитывали возможность боли. Когда мы оказались голыми, точнее, когда оголились те наши части, которые нужно было оголить, это стало походить на какую-то причудливую борьбу. Я смотрел на лицо, шею и грудь Мэгги и вспоминал, насколько чуждо мне человеческое тело. С Изабель у меня никогда не возникало чувства, что я сплю с инопланетянкой, но с Мэгги уровень чуждости граничил с ужасом. Я испытывал физиологическое удовольствие, временами даже очень сильное, но оно было строго локализованным, анатомическим. Я вдыхал запах ее кожи, и мне нравилось, как она пахнет, нравилась эта смесь кокосового лосьона и бактерий, но разум пребывал в жутком состоянии, и не только из-за головной боли.

Почти сразу после того, как мы начали заниматься сексом, у меня возникло ощущение тошноты, словно от перепада высоты. Я замер. Отстранился от Мэгги.

— Что случилось? — спросила она.

— Не знаю. Но что-то случилось. Как-то неправильно все это. Я понял, что не хочу сейчас испытывать оргазм.

— Поздновато для кризиса совести.

Я правда не знал, что случилось. В конце концов, это всего лишь секс.

Я оделся и обнаружил, что у меня четыре пропущенных вызова на мобильном.

— До свидания, Мэгги.

Она рассмеялась.

— Передавай привет жене.

Я понятия не имел, что тут смешного, но решил быть вежливым и улыбнулся в ответ, прежде чем выйти на прохладный вечерний воздух, в котором как будто увеличилось количество углекислого газа.

— Ты поздно пришел с работы, — сказала Изабель. — Я волновалась. Думала, что до тебя добрался тот человек.

— Какой человек?

— Тот амбал, что раскроил тебе лицо.

Изабель сидела в гостиной, в доме, стены которого были заставлены книгами по истории и математике. В основном по математике. Она убирала ручки в стакан и смотрела на меня строго. Потом чуть смягчилась.

— Как прошел день?

— Ничего, — сказал я, ставя на пол сумку, — нормально. Провел пару. Пообщался со студентами. Позанимался сексом с той девушкой. Моей студенткой. Мэгги.

Странно: у меня было ощущение, что эти слова заведут меня на какую-то опасную тропу, но я все равно их сказал. Изабель же потребовалось немало времени, чтобы усвоить эту информацию, даже по человеческим меркам. Тошнота не проходила. Скорее наоборот, усиливалась.

— Не смешно.

— Я не пытался шутить.

Изабель долго смотрела на меня. Потом выронила авторучку. Крышечка отлетела. Разлились чернила.

— О чем ты говоришь?

Я повторил. По-видимому, ее больше всего интересовало сообщение о том, что мы с Мэгги занимались сексом. Интерес был настолько велик, что Изабель начала задыхаться и запустила стаканом с ручками в направлении моей головы. А потом расплакалась.

— Почему ты плачешь? — спросил я, хотя уже начинал понимать почему. Я подошел ближе. И тут Изабель набросилась на меня, замолотив руками с такой скоростью, какую только допускали законы анатомии. Ее ногти царапали мне лицо, добавляя свежих ран. Потом она замерла и просто смотрела на меня, как будто у нее тоже появились раны. Только невидимые.