Живот у нее свело от спазмов. Кровь в жилах стыла. Это был один из тех моментов, когда она чувствовала отвращение ко всему человеческому роду. Один из тех редких случаев, когда ее вера меркла и едва не покидала ее. Она спрашивала себя: а был ли действительно Бог?

Как мог любящий, оберегающий, всемогущий Бог допустить, чтобы происходили столь ужасные вещи?

Газета выскользнула из холодных, негнущихся пальцев Кей. На душе было тяжко. Она была в смятении и совсем подавлена. Она ощутила страшную усталость; казалось, у нее не оставалось сил продолжать свое дело. Какой толк от этого? Похоже, что зло процветает, а добродетель повергнута. Кей уперлась локтями в расшатанный трехногий стол и, наклонясь вперед, закрыла лицо руками.

— Почему? — вслух спросила она голосом, прозвучавшим как тихий стон отчаяния. — Почему, Господи, зачем?

— Что, девочка?

Вздрогнув от неожиданности, Кей быстро подняла голову. В дверях стоял Большой Альфред, вертя в большущих ручках армейскую фуражку с козырьком. Он быстро вошел в комнату, закрыв за собой дверь.

— Что случилось, крошка? — Большой Альфред насупил брови, как он это делал всегда в состоянии глубокого раздумья или тревоги.

Не в силах говорить, Кей лишь покачала головой и смахнула слезинки.

Огромный англичанин ринулся вперед, обогнул трехногий стол, швырнул на него фуражку и опустился на корточки перед стулом Кей. С выражением глубокой тревоги на багровом лице Большой Альфред положил широкую, ласковую руку на плечо Кей.

— Расскажи все своему старому дядюшке Альфреду, крошка.

— О, Большой Альфред. — С трудом подавляя слезы, Кей повернулась к нему и обняла его мощную шею. — Я… я…

Большой Альфред встал, приподнимая за собой Кей:

— Ну же, детка, перестань. — Он, как ребенка, похлопал ее по спине. — Что тревожит мою милую девочку в это прекрасное утро нового года?

Кей рыдала, припав к его могучей груди:

— Я не гожусь для роли солдата в армии Бога. Моя вера недостаточно сильна.

— Это не так. Никто так сильно не верит, как вы, капитан.

— Тогда почему мне страшно и меня одолевают сомнения и вопросы?..

— Потому что ты человечна, как и все другие Божьи дети. — Большой Альфред заметил лежащую на столе газету. Он понимал, что именно обеспокоило ее. — Детка, когда мы узнаем о таких ужасных вещах, как эти отвратительные похищения, мы невольно спрашиваем себя, как наш бесценный Спаситель, которому мы служим, мог допустить подобное. — Для большей убедительности он покачал головой. — Мы должны помнить, что старый сатана невероятно силен. Это была работа дьявола, а не нашего Отца небесного. Вот поэтому нам никак нельзя сдаваться девочка. Мы должны сражаться с сатаной денно и нощно. Ты сама повторяла это много раз.

Еще какое-то мгновение Кей молчала. Она оставалась в утешающих отцовских объятиях Большого Альфреда. Через секунду, когда она пошевелилась, он выпустил ее из огромных рук.

Кей подняла голову, улыбнулась большому понимающему человеку:

— Прости меня. Мне стыдно.

— Тебе нечего стыдиться, детка.

— Спасибо, — Кей отступила назад, — глубоко вздохнула и с улыбкой произнесла: — Забирай фуражку, Большой Альфред. Пойдем туда и снова сразимся с дьяволом!

«… Пять мальчиков и шесть девочек попали в сети этих отвратительных… «

Ник дочитал газетную заметку. Его налитые кровью серые глаза сощурились от отвращения и презрения, он пробормотал проклятия, поднялся из легкого кресла и нервно зашагал по комнате.

Было немногим более двенадцати дня,

Ник проспал все утро. Он проснулся с дикой головной болью, дурным вкусом во рту и болевшей челюстью. Странно, но он не помнил, чтобы дрался. Не мог припомнить, когда его ударили.

Лин Тан принес «Кроникл» и горячий черный кофе.

— Как чувствовать себя, босс?

— Не видишь, как я себя чувствую?

— Плоховато, да? Выглядеть совсем плохо. Клуб выглядеть еще хуже. — Развивая тему, Лин Тан сообщил ему, что от многочисленных драк остались перевернутые столы, сломанные стулья, разбитая посуда и хрусталь.

— Не хочу слышать об этом. — Ник взмахом руки отослал слугу прочь.

Теперь Ник попытался связать в уме обрывки праздничного вечера, после которого он чувствовал себя таким разбитым. Он начал с череды продолжительных и бесстыдных любовных утех в гостиной Адель Паккард. Потом последовал круг утомительных светских вечеринок. Потом их возвращение в особняк на Ноб-Хилл и ссора — он не помнил, по какому поводу.

Он вспомнил, как рассерженная Адель швырнула в него дорогую вазу династии Мин. Она едва не попала ему в левое ухо, ударилась о мраморную облицовку камина и разбилась.

— Посмотри, что ты наделал! — Вся в слезах, она закричала: — Убирайся! Убирайся отсюда!

— Я пришел сюда… — вслух размышлял Ник, меряя шагами гостиную. — Я вернулся в клуб и… и… черт, я не помню, что произошло потом. — Подняв руку, он осторожно пошевелил больной челюстью. Ник выругался, когда всю нижнюю часть лица пронзила острая боль.

Хмурясь и отпуская ругательства, Ник вошел в спальню. На полу у кровати лежал его измятый смокинг, запачканная белая рубашка и исковерканный цилиндр. Взглянув на испорченный цилиндр, Ник скорчил гримасу и отшвырнул его ногой. Он развязал кушак черного шелкового халата и сбросил его с плеч, уронив на груду валявшейся одежды.

Раздетый, он заполз обратно в измятую, не застеленную постель, натянул до подбородка одеяло и заложил руки за болевшую голову.

Черт, он останется в постели на весь день. Быть может, навсегда. Может, тогда он избежит неприятностей.

Чертовски приятное начало нового года! Клуб был разгромлен. Голова раскалывалась. Челюсть болела. Его мутило.

Ник тяжело вздохнул.

Ему недоставало Альфреда Дьюка. Очень сильно. Вернись Большой Эл назад, и все встало бы на свои места. С тех пор как в афише появилось имя Анджелы Томпсон, дела в клубе пошли в гору. Анджела имела успех. Тихоокеанский банк и корпорация «Юнион Айс Хаус» боролись за право напечатать в своих календарях ее фотоснимок. Она не была такой приманкой, как Роуз Рейли, но публика уже прослышала о ней, и в «Карусель» вновь приходили толпы людей. Со временем ночная выручка достигнет прежней цифры.

Если бы с ним был Альфред Дьюк, все было бы…

Из забытья выплыл один из эпизодов вчерашней ночи. Он лежал на спине, глядя вверх на капитана Кей Монтгомери. Рыжие волосы окружали огненным ореолом ее голову; она склонилась над ним, такая встревоженная и хорошенькая одновременно. И она называла его по имени. Она не называла его Мак-Кейбом, как обычно. Она называла его Ником.

Как ни старался, Ник ничего больше не мог вспомнить. Однако отчетливое воспоминание близко наклонившейся к нему рыжеволосой женщины, прикасающейся к его лицу, называющей его по имени, запало в душу Ника.