— У меня к вам, господин губернский секретарь, просьба будет. Видите ли, прокурор нас вызвал по поводу одной кражи, сейчас будет спрашивать, скоро ли мы ее откроем, так вы пообещайте в ближайшее время.

— Как я могу обещать, ежели мне вообще ни про какую кражу ничего не известно?

— Вчера вечером во второй части у вдовы Гречихиной пол-обстановки вынесли. Я всю полицию на ноги поднял, и вы сейчас же, как отсюда выйдем, начинайте заниматься.

— Слушаюсь.

Прокурор встретил чинов полиции очень холодно.

— Это что же творится! Практически среди бела дня, почти в самом центре города обывателей обворовывают, а полиция и в ус не дует. Постового городового допросили?

— Так точно, ваше высокоблагородие. Не только допросили, но уже и уволили от службы за нерадение. А в чайную он, видите ли, зашел чайком погреться!

— Негодяй! Проведите дознание, надобно посмотреть, нет ли в его действиях состава преступления, это же пренебрежение службой! А это что за юноша?

— Это наш новоиспеченный начальник сыскного отделения губернский секретарь Тараканов.

— Вам сколько лет, милостивый государь?

— Двадцать два. Будет. Летом.

— Господи! А ведь я лично согласовывал вашу кандидатуру, как я мог не обратить внимания на возраст! Постойте, я вспомнил, вы же из столичной сыскной к нам прибыли?

— Да-с. Сыскной опыт имеется.

— Опыт — это хорошо. Вы уж, молодой человек, постарайтесь. А я не забуду.

На улице Тараканов спросил у полицмейстера:

— Ваше высокоблагородие, а что прокурор так за каждого обокраденного обывателя переживает?

Голунский скривился.

— Дама сердца это его. И говорят, что он полностью под ее каблуком. Видимо, досталось. И нам достанется, если не найдем вещичек мадам Гречихиной. Едем ко мне, я вам передам дознание.

Так получилось, что кражу Тараканов раскрыл в этот же день. Обедать он пошел к своей тетушке — кухаркой обзавестись еще не успел. А у той была соседка, которая в нарушение государственной монополии торговала у себя на дому водкой, распивочно и навынос. Плату принимала не только деньгами, но и вещами. Купив какую-нибудь вещь за сороковку водки, предпринимательница тут же несла ее к состоятельным соседям и продавала за половину ее настоящей стоимости. Вот и в этот день шинкарка пришла к тетке и в присутствии Тараканова, о месте службы которого она ничего не знала, стала предлагать купить бронзовую статуэтку мальчика, вынимающего занозу. А статуэтка эта входила в список похищенного у госпожи Гречихиной, с которым Тараканов уже успел самым внимательным образом ознакомиться. Начальник сыскной представился тетушкиной соседке и потребовал незамедлительно сообщить ему, кто принес статуэтку, а также выдать другие предметы, принесенные этим лицом. В случае отказа Тараканов пригрозил закрыть шинок, а саму соседку привлечь за скупку заведомо краденого. На счастье Тараканова, личность продавца шинкарке оказалась знакомой. Остальное было делом техники. Задержав обоих воров и изъяв львиную часть похищенного, губернский секретарь на извозчике привез добычу к зданию окружного суда. Наказав «ваньке» ждать, он поднялся в кабинет прокурора. Тот сначала не поверил, выбежал на улицу, даже не накинув пальто, а увидев узлы с вещами, долго жал Тараканову руку и обещал свои преференции.

Так что служба задалась с самого начала. Правда, помещение под сыскное городские власти выделили самое что ни на есть неподходящее — сняли у хозяина полуразвалившийся дом в Заречье, кое-как его подлатали, завезли три сажени сырых осиновых дров и посчитали свою обязанность перед МВД выполненной. Тараканову пришлось долго хлопотать, прежде чем сыскной предоставили приемлемое помещение — принадлежащий городу дом на Ново-Павшинской, недалеко от центра и управления полиции.

Еще хуже дела обстояли с заполнением штата. Первый месяц Тараканов трудился с одним только надзирателем — бывшим чулковским околоточным Моисеевым. Это был сорокалетний отец многодетного семейства, единственной заботой которого было накормить свою ораву. По полиции он стал служить сразу после ухода в запас с военной службы, от крестьянского труда отвык, никакому ремеслу обучен не был, поэтому местом дорожил и обязанности свои исполнял старательно. Особым умом и смекалкой Моисеев не отличался, зато за пятнадцатилетнюю службу в Чулкове изучил всех тамошних обитателей, склонных к совершению преступлений, поэтому некоторые преступления открывал еще до того, как потерпевшие успевали сообщить о них в полицию. В первую неделю службы они с Таракановым выехали на кражу из казенной винной лавки в Чулкове. В лавку пробрались в то время, когда сиделец поехал с отчетом в акцизное управление. Воры сломали заднюю дверь и вынесли четыре ведерных бутыли водки. Моисеев покрутился около лавки, подошел к Тараканову и сказал:

— Подмога нужна, ваше благородие, двоим нам к Маруське соваться опасно, там сейчас вся местная хевра собралась.

— К какой Маруське?

— Машке-Промокашке, фамилию ее не помню, живет на Безымянной, у кладбища.

— А с чего ты решил, что там надо искать?

— А вот, изволите видеть — след от калоши. — Моисеев показал на едва заметный след. — А посередке шов. Эти калоши Гундосый носит, а он сейчас у Машки живет. Пьют они уже четвертый день, видно, деньги кончились, вот и решили бесплатно угоститься.

В указанном Моисеевым доме была и хевра, и Гундосый в характерных калошах, и уже ополовиненные бутыли.

В марте Тараканов получил в подчинение второго сотрудника — тульский мещанин Маслов служил сыскным надзирателем в Москве и перевелся в Тулу по семейным обстоятельством: за год у него умерли оба родителя, и на его попечении остался тринадцатилетний брат. Жить вдвоем с братом в Москве было накладно, а в Туле родители оставили братьям в наследство дом на Коммерческой.

Двадцатисемилетний Маслов был уже опытным сыщиком, поэтому именно ему Тараканов поручил организацию стола приводов и антропометрического бюро. Обучив искусству криминальной регистрации двоих вольнонаемных писцов и фотографа, Маслов стал заниматься непосредственно сыском. Надзиратель и начальник вскоре подружились. Не на людях Маслов по настоянию Тараканова стал обращаться к нему на «ты».

В марте же в сыскном появилось и трое городовых. Один из них, Семипудов, был переведен в сыскное в качестве наказания — обматерил кучера экипажа, а когда сидевший в экипаже старичок сделал ему замечание, обматерил и его. Откуда Семипудов мог знать, что старичок этот — статский советник? Ведь был старик в партикулярном, а на лице то у него не написано! Двое других городовых были вчерашними солдатами, уволенными в запас. Использовать всех троих можно было только в качестве грубой физической силы.

Самой интересной фигурой в сыскном отделении был помощник начальника — коллежский регистратор Петр Александрович Жемчужников.

Единственный сын одного из столпов города, Петя от родителей ни в чем не знал отказа. Выйдя из гимназии, он пожелал немного отдохнуть от учения, поэтому в университет поступать не стал. Прочитав в длинные зимние вечера множество пятикопеечных книжек с окровавленными кинжалами на обложках, Петя заявил родителям, что желает служить по полиции.