— Говорит, пока не ясно. Впрочем, думаю, скоро-то вряд ли получится.

— Н-да-а, — сказал я. — Вот ведь как бывает!

— Вот так. Особенно когда не на кого опереться, кроме такой мрази, как Уинрой. Я с ним хотел поговорить — выяснить все начистоту, тем более что миссис Уинрой отсутствует, но Руфь его с утра не видела, и в парикмахерской его тоже нет. Я склонен полагать, что теперь, когда последняя сдерживающая сила исчезла, он ударится в запой и просыхать уже не будет вовсе.

Я кивнул. А сам жду. Он продолжает.

— Такая вот неловкая ситуация. Бедная Руфь! Для нее это настоящая трагедия. Работу найти больше негде, а поскольку миссис Уинрой уехала, тут оставаться тоже нельзя. Я бы и рад помочь, но… гм… мужчина моего возраста, оказывающий финансовую поддержку девушке, которая явно не сможет вернуть долг… Боюсь, что этим я бы больше навредил ей, нежели помог.

— Теперь она бросит учебу?

— Похоже, никакой альтернативы нет. Но держится она молодцом, это я могу с удовольствием констатировать.

— Ну-у, — сказал я, — так ведь и вам тоже… Похоже, вам тоже придется подыскивать другое жилье.

— Ах это? Да, наверное. Да… гм… между прочим, мистер Бигелоу, насчет недоразумения с Уинроем шериф пошел на попятную. Вашу одежду из пекарни я принес, зарплату по сегодняшний день тоже, потому что вряд ли вы как по причине пошатнувшегося здоровья, так и в силу прочих… гм… привходящих обстоятельств… сочтете для себя приемлемым продолжать работу.

— Ясно, — сказал я. — Понимаю.

— Насчет шерифа Саммерса, мистер Бигелоу. Настроен он по-прежнему гораздо менее миролюбиво, чем нам хотелось бы. Подозреваю, что под любым самым надуманным предлогом или даже вовсе без такового он… гм… может устроить вам массу неприятностей.

Я это обдумал; вернее, сделал вид, будто обдумываю. Усмехнулся вроде как оскорбленно и говорю:

— Похоже, меня со всех сторон тут обложили, мистер Кендал, засада куда ни кинь. Жить негде. Работы нет. Еще и шериф настроен пакостить. Да и колледж… Не думаю, что в колледже будут очень рады терпеть меня и дальше.

— Что ж… гм… раз уж вы сами это…

— Ничего, нормально, — сказал я. — Я их ни капельки не виню.

Он сочувственно покачал головой, поцокал несколько раз языком. Потом пронзительно на меня глянул, сверкнул глазами и наконец выдал главное. Как будто это только сейчас пришло ему в голову.

— Мистер Бигелоу! Все это может оказаться завуалированным подарком судьбы! Вы не согласились бы поехать в Канаду? Ну, где у меня дом. Там проведете несколько месяцев, используя это время для занятий и поправки здоровья. А потом, когда эта ерунда забудется…

— Ни фига себе, — отозвался я. — Вы хотите сказать, что после всего этого вы еще хотите…

— Конечно, почему нет? После всего этого — тем более! Разумеется, мы должны послушать, что скажет о вас доктор, но…

У доктора особенно хороших новостей не было. Он задергался, разохался — тем более когда узнал, что я собираюсь сегодня же покинуть город. Но Кендал в ответ тоже разохался, стал называть его пессимистом, ругаться и тому подобное. Потом отвел его в сторонку — наверное, объяснить, что, кроме как уехать, у меня особо выбора-то нет. Ну и вот…

Мы подъехали к дому на машине Кендала, которую вел я, поскольку он не захотел. Спросил, не могу ли я по пути отвезти Руфь на ферму к родителям, на что я согласился — дескать, конечно, с удовольствием.

Я поставил машину перед домом, мы около нее некоторое время постояли, поговорили, но как-то так… — в сущности, ни о чем.

— Да, между прочим, мистер Бигелоу, — вдруг заговорил он с новой, задумчивой интонацией. — Знаю, я с вами во время нашего чересчур краткого знакомства частенько разговаривал с этаким апломбом — тоном непростительно начальственным, неприлично безапелляционным. Много, много раз — уверен! — вам хотелось послать меня, сказать, чтоб я не лез не в свое дело…

— Ой, ну что вы! — отозвался я. — Вовсе нет, мистер Кендал.

— Да! Да! — Он посмотрел на меня с улыбкой. — И боюсь, что мои резоны были по природе своей чрезвычайно эгоистическими. Вы верите в бессмертие души, мистер Бигелоу? Я хочу сказать, в широком смысле слова. Тогда, если попросту, то я, похоже, не сделал почти ничего из того, что намечал совершить в этой юдоли слез. И все несделанное по-прежнему во мне, оно жаждет быть выплеснутым, тогда как чаша моей жизни пуста. Я… Нет-нет, вы послушайте, ладно? — Он сконфуженно хмыкнул, блеснув из-под очков глазами. — Вот уж не думал, что способен вслух произносить такие дурацкие красивости!

— Да ничего, ничего, — ободряюще проговорил я, и по спине у меня пробежал холодок. — Что значит «чаша пуста»?

Я смотрел на него, сквозь него и туда куда-то дальше, а все, что я видел, — это заносчивого чопорного старикашку. Только это и видел, потому что больше-то в нем и видеть нечего. Он не работает на Босса. И никогда на него не работал.

— …Значит, что у меня мало времени осталось, мистер Бигелоу. На всякие преамбулы тратить нечего. Все, что я могу для вас сделать, я должен сделать быстро.

— Но почему ж вы не сказали? — вырвалось у меня. — Бога ради, почему…

— Ц-ц-ц, мистер Бигелоу. Зачем? Своей неизлечимостью еще и вас отягощать? Бросать еще один булыжник на ваш и без того кремнистый путь? Это данность, с которой ничего не поделаешь. Я умираю, что тут витийствовать понапрасну!

— Но я… если бы вы мне сказали!

— Я говорю вам это сейчас только потому, что… в общем, все неотвратимо. Как я уже упоминал прежде, я не совсем нищий. Когда с вами свяжутся мои адвокаты, я не хочу, чтобы вы чересчур удивлялись.

Я не мог слова вымолвить. Толком ничего даже не видел — так мои глаза жгло и щипало. Тут он схватил мою руку и стал ее трясти, да с такой силой, что я чуть не вскрикнул.

— Достоинство, мистер Бигелоу! Вот в чем я вижу панацею. Хотите надсмеяться — ваше право, но подождите хотя бы, пока я…

Он выпустил мою руку, и, когда зрение ко мне вернулось, его уже не было.

Отпирая калитку во двор, я недоумевал, как я мог так ошибиться. Но что ж… ведь тут особо удивительного мало. Его я заподозрил потому, что не давал себе остановить выбор на кандидатуре, по логике вещей куда более подходящей. На человеке, который может то же, что и он, но у которого для службы Боссу гораздо больше оснований. На Руфи!

Шагая к дому, я не особенно таился, так что, думаю, она меня слышала, пусть не показала виду. Портьера, отделяющая гостиную, была откинута, дверь в ее комнату раскрыта, и я ее сразу увидел — как она стоит, держась за изголовье кровати, и одевается.

Я оглядел ее всю, постепенно, подетально, как будто она не есть нечто единое, а какое-то множество, словно она не одна женщина, а тысячи, все женщины сразу. Затем мои глаза остановились на ее маленькой ножке с крошечной лодыжкой, и все остальное словно исчезло. И я подумал: «Надо же, как я мог? Как ты дошел до траханья себя?»