Он схватил меня за плечи, заставляя смотреть в глаза и не отворачиваться. Да я при всём желании не могла бы отвернуться. Просто потому, что не хотела.

— Максим Петрович, — прошептала я (на больший децибел меня не хватило), — пожалуйста, простите…

Внезапно Громов как-то обмяк. Отпустил меня, но лишь для того, чтобы секундой позже крепко обнять и прижать к груди.

— Я вот чего не понимаю, Наташа, — заговорил он уже спокойнее. — Чего ты так переживаешь? Ты ведь не любишь Молотова. Ну поспорил, но это ведь к тебе не относится, только его ставит в невыгодном свете. Зачем же ты так?

Громов аккуратно поднял моё лицо и посмотрел в глаза, ожидая ответа. Я облизнула губы, пытаясь собраться с мыслями.

— Помните наш разговор в Болонье, Максим Петрович? Вы тогда сказали, что мне нужно проснуться… Попробовать жить, дышать, чувствовать… И когда Молотов начал за мной ухаживать, я подумала… Быть может, стоит поверить? Хоть раз в жизни довериться другому человеку, ответить на его ухаживания… И я решилась. А когда узнала об этом пари, то поняла, что всё напрасно. И во мне, внутри, будто что-то разбилось…

Я говорила всё тише и тише. А Громов становился всё мрачнее и мрачнее.

— Я доверяла ему, Максим Петрович, — я усмехнулась. — Глупо, правда? Но я подумала — всю жизнь была умной, хоть раз глупой побуду… И что? К чему это привело? Лучше бы уж… как раньше…

Я отвернулась, чтобы не видеть его серых глаз, которые сейчас будто почернели. Но Громов очень осторожно опять повернул к себе мою голову и аккуратно стёр с щеки следы слёз. Надо же, а я даже не заметила, что начала плакать.

— Это я виноват, — тихо сказал он. — Это из-за меня ты решила поверить Молотову. Прости, я… просто не думал, что ты воспримешь мои слова настолько серьёзно.

Удивлённо поглядев на Громова, я ответила:

— Максим Петрович, я всегда воспринимаю вас серьёзно… Все ваши слова…

Я почувствовала, что его объятие стало чуточку сильнее. Надо же… Сижу здесь, в обнимку с собственным начальником…

И тут меня обдало жаром. Возвращалось прежнее состояние. Каждая клеточка моего тела вдруг ощутила присутствие единственного человека, чья близость вгоняла меня в трепет, и будто застонала в предчувствии чего-то хорошего. Иголочки… такие родные иголочки, но теперь они пронзали не только мою руку. Я чувствовала, как затуманивается зрение, как слабеют ноги, но при этом почему-то продолжала очень чётко видеть перед собой лицо Громова, его глаза, вдруг как-то непонятно вспыхнувшие.

— Вам надо поесть, — услышала я его голос будто издалека. — Вы совсем на ногах не держитесь.

Я кивнула. Но выпускать меня из объятий Максим Петрович почему-то не спешил. А я с горечью заметила, что он опять перешёл на «вы». Чёрт! А мне так нравилось, когда он мне «ты» говорил.

— Наташа, я хочу, чтобы вы поняли… — я так горестно вздохнула, что он удивлённо вскинул брови. — Что такое?

— Называйте меня на «ты», — осмелилась я. — Пожалуйста.

— Хорошо, — всего на миг Максим Петрович улыбнулся. — Я хочу, чтобы ты поняла — тот мой совет… насчёт пробуждения… и доверия… Понимаешь, доверять надо тому, кого ты знаешь, в ком не сомневаешься, кто тебя никогда не предаст. Как говорят — доверяй, но проверяй. Не бросайся на всех подряд. Молотов, конечно, не самый худший вариант, но поверь мне, он бабник, каких поискать. А ты… такая молодая, милая, такая нежная…

Ой, я теряю ход его мыслей. Да и сам Максим Петрович, кажется, тоже слегка потерялся. Он замолчал, смотря мне в глаза, а потом поднял руку и прикоснулся к моим губам.

Это было похоже на… обжигающий горячий чай в зимний вечер. Я прикрыла глаза, наслаждаясь этими прикосновениями.

— Такой прекрасный цветок, который каждый мерзавец готов сорвать и втоптать в грязь только за то, что этот цветок смеет быть прекрасен телом и душой… — пальцы переметнулись на щёку, затем на шею, затем… ой!

Я распахнула глаза, не понимая, как такое может быть. Увидела странную улыбку Громова, его глаза, которые опять потемнели, но только уже не от гнева.

— Да, Наташа, — сказал он с какой-то странной грустью, — даже для меня ты — искушение, которое очень трудно преодолеть. Хотя я раньше думал, что это невозможно…

Его рука только на миг перешла границы дозволенного, а затем Громов убрал её, осторожно обхватив мою шею.

— Ты не боишься меня? — интересно, почему же у него такой грустный голос.

— Нет, — я попыталась улыбнуться, и, кажется, у меня это получилось, хотя я почти не могла соображать из-за этих его прикосновений. — Максим Петрович, вы не тот человек, которого мне следовало бы опасаться… Я о вас очень хорошего мнения. Вы… честный человек.

А вот дальнейшее меня очень удивило. Громов тихо рассмеялся, при этом его глаза опять почти почернели, а затем наклонился и поцеловал меня в шею. Лучше бы он меня ударил, право слово! После этого поцелуя я совершенно расклеилась. А он выпрямился, как ни в чём не бывало, и отодвинулся от меня чуть дальше, выпустив из объятий.

— Давай переключим наше внимание на меню, Наташа. Тебе надо поесть, — и Громов почти силой вложил в мою руку меню.

Когда я подняла глаза, оставив на столе только чистую тарелку, то увидела, что Громов смотрит на меня и улыбается.

— Что-то случилось? — спросила я.

— Нет, просто ты действительно проголодалась. И кушала с большим аппетитом.

— А-а-а! Ну да, я в процессе поняла, что и вправду хотела есть… Всё-таки у меня во рту маковой росинки не было со вчерашнего утра.

Я немного помялась, подбирая слова.

— Максим Петрович, я… хотела бы извиниться. За своё поведение и телефонные звонки, на которые не отвечала.

— Ты ещё очень молода, Наташа, — по глазам Громова я видела, что он больше не сердится, — поэтому постарайся запомнить одну вещь. Когда ты на кого-то обижаешься, помни, что другие люди, которые тебя любят, не имеют к этой обиде никакого отношения. А ты сейчас поступила так, как будто мы со Светой тоже участвовали в том споре.

Я чувствовала себя паршиво, что и говорить. Но…

— Я даже не думала, что вы за меня так беспокоиться будете…

Максим Петрович вздохнул, покачав головой.

— Ладно, давай оставим эту тему.

— Да, хорошо, только у меня последний вопрос… Вы, случайно, не знаете, какую сумму проиграл Молотов?

Неожиданно Громов весело заулыбался. Я даже слегка удивилась этой его реакции на мой вопрос.

— Триста тысяч.

От озвученной суммы я подавилась чаем.

— Сколько?!

— Повторяю — триста тысяч, — Максим Петрович хмыкнул. — Понимаю твоё удивление, тем более, что в споре участвовали примерно двадцать человек. Причём заметь — никто из этих людей не верил, что Молотову удастся тебя соблазнить, поэтому он заранее готовился забрать крупный куш.