Возникает недоуменный вопрос: почему царь избрал в супруги старшую дочь Меншикова? Частичный ответ на этот вопрос можно найти в депеше Лефорта от 21 июня 1727 года: «Он [Петр Алексеевич] сделался женихом, чтобы только уступить Меншикову и отвязаться от его просьб; мне даже кажется, что последний дал знать ему через известную женщину, что, если он не исполнит желания покойной царицы, ему будет худо, о чем царь советовался со своею сестрою, и для собственного самосохранения решили так поступить»[123].

Не заметить наступивших изменений в отношении императора к нареченной невесте после своего выздоровления Меншиков не мог. Если даже допустить, что он ничего не подозревал о грозившей беде, то у него было немало прихлебателей, готовых донести до его ушей молву, ходившую среди придворных. Тем не менее Меншиков не предпринимает решительных шагов, чтобы обезопасить себя. То ли он до конца не поправился после болезни и лишился тех напористости и суровости, с которыми он, например, расправился с Толстым, Девиером и их сообщниками, или той предусмотрительности, с которой он вместе с Толстым подарил корону Екатерине I. То ли витал в мире иллюзий, надеясь, что все обернется к лучшему и состоявшаяся помолвка дочери сама по себе сделает свое дело. Или, может быть, обдумывал планы, как прибрать к рукам нареченного зятя и нанести удар по Долгоруким раньше, чем они сумеют расправиться с ним.

На первый взгляд может показаться, что теперь у него было больше возможностей, чем 28 января 1725 года, — он стал президентом Военной коллегии, адмиралом, генералиссимусом, тестем императора. Власти у него, несомненно, прибавилось. Но тогда он имел многочисленных сторонников и действовал от имени претендовавшей на трон Екатерины. Теперь же он оказался в одиночестве, был лишен сообщников, готовых привести в движение гвардию именем императора, корону которому вручил опять же он, а не кто-либо другой. Теперь от имени императора действовали его противники. Здесь вступала в силу магия царского имени, царистские иллюзии, которым были подвержены все слои общества, от селянина глухой деревни до столичного вельможи. Петр II являлся всего лишь орудием интриги, за спиной которого стояли взрослые и опытные интриганы.

Обычно падение Меншикова связывают с его покушением на прерогативы императорской власти, когда он действовал вопреки воле Петра, проявлявшего расточительность.

Все описываемые иностранными дипломатами эпизоды относятся к августу — началу сентября 1727 года. Маньян доносил в августе: «Как-то на днях царь был восприемником одного ребенка от купели, и при этом случае выказал некоторую щедрость; тогда князь, обнаружив неудовольствие, заметил довольно резким тоном, что было дано слишком много, так что, говорил он, всего неделю тому назад он выдал царю 200 рублей, и уже больше ничего у него не осталось»[124].

Несколько примеров аналогичного содержания привел в своих депешах Лефорт. «Недавно этот старый ворчун, — доносил Лефорт 28 августа, — спросил лакея, которому было дано три тысячи рублей для мелких расходов монарха, сколько он истратил. Видя, что он дал царю сумму, хотя и очень умеренную, он выбранил слугу и прогнал его. Царь, узнав об этом, поднял страшный шум и принял обратно слугу».

Другой раз царь послал просить у Меншикова 300 червонцев. Меншиков полюбопытствовал узнать их употребление. Царь отвечал, что они ему нужны, и, получив их, подарил сестре. Узнав об этом, Меншиков разгорячился, как бесноватый, и отнял деньги у великой княжны[125].

Еще один эпизод, сообщенный Маньяном в канун падения Меншикова, свидетельствует о накаленных отношениях между светлейшим и царем: из какой-то провинции царь получил в подарок 700 дукатов и решил передарить их своей сестре. Однако по приказанию светлейшего Варвара Михайловна отобрала у Натальи Алексеевны деньги. «Этот поступок разгневал царя до того сильно, что он пошел в ту же минуту к князю Меншикову и заговорил с ним скрестивши руки со сжатыми кулаками так грозно, что князь был совсем смущен и расстроен его словами»[126].

Вероятно, этот же эпизод описал и Рабутин, но с иными подробностями: Меншикову попался на глаза присланный петербургскими каменщиками подарок царю в 9 тысяч червонных, которые он решил передарить сестре. Князь велел отнести деньги в свой кабинет, сказав при этом: «Император еще очень молод и потому не умеет распоряжаться деньгами, как следует». Разгневанный царь спросил у Меншикова, как он посмел противодействовать его приказанию, на что последовал ответ: «Государство нуждается в деньгах, казна истощена и деньги можно издержать на полезное дело». Петр, топнув ногою, закричал: «Я тебя научу, что я император и что мне надобно повиноваться!» Меншикову едва удалось успокоить царя[127].

Игнорировать влияние перечисленных эпизодов на опалу Меншикова нет оснований, как нет оснований придавать им решающее значение — двенадцатилетний отрок не созрел для того, чтобы самостоятельно, без влияния извне, действовать решительно и бескомпромиссно. Крушение князя — результат воздействия множества факторов, в большинстве случаев созданных им самим: яму для себя он рыл собственными руками. К таким факторам относится ненависть к князю, вызванная у одних его грубыми поступками, ущемлявшими аристократическую спесь, у других — завистью, у третьих — безмерным властолюбием. Временщики никогда не пользовались любовью и популярностью. Но Меншиков был временщиком властным, честолюбивым, стремившимся подмять под себя все и всех. Современники однозначно оценивали его репутацию. Лефорт писал: «Правда, что его все очень боятся, но зато и ненавидят». Ему вторит Мардефельд: «Князь Меншиков до сих пор был предметом неугасимой ненависти, что он и заслуживает вполне». То же читаем у Маньяна: «Множество недовольных Меншиковым, но никто не осмеливается вступить с ним в открытую борьбу».

Перечисленные дипломаты столь же единогласны в определении причин, вызывавших ненависть. Лефорт: «Меншиков ворочает всем»; Мардефельд: «Князь Меншиков пользуется несовершеннолетием государя во вред государству, завладел могуществом и авторитетом правителя»; Маньян: намерение выдать дочь замуж за царя «еще увеличит число завистников, с которыми он должен был бороться при жизни покойной царицы».

Верховный тайный совет, согласно завещанию, должен быть регентом малолетнего императора. Фактически эти обязанности узурпировал князь, поселив в своем дворце Петра и его сестру. Еще в 1725 году, при жизни Екатерины, Меншиков дал Мардефельду «между прочим понять, что он во всех важных и разногласных делах имеет решающий голос и в состоянии привлечь на свою сторону большинство голосов, а великий канцлер Головкин — чистейший нуль, ничего не понимает, тайный же советник Толстой — чистый итальянец, придерживающийся и ваших и наших; что Остерман — единственный и верный министр, но слишком боязлив и осмотрителен»[128]. Так было в 1725 году, когда с Меншиковым соперничал Толстой. При Петре II светлейший стал полновластным хозяином Верховного тайного совета.