– Слышу, – прошептал Кидди, медленно разжимая пальцы, на которых из-под ногтей выступила кровь.

– Что она тебе сказала перед тем, как запрыгнула в купе? Что она сказала перед тем, как запрыгнула в купе, которое не оборудовано системой страховки? В купе, похожее на то, в котором погибла твоя мать?

– Точно такое же, – прошептал Кидди.

– Хорошо, – Билл скривился на этом слове. – Что она сказала?

– Она сказала, что не знает другого способа избавить меня от страданий.

– Каких страданий?

– От того, что я рвусь на две части.

– А ты рвешься?

– Все, – Кидди выдохнул и медленно-медленно стал вдыхать. – Порвался. Только не на две части.

– Ты меня избавь от поэзии, – пробормотал Билл. – И от красивых слов избавь. Красивые слова нужны, когда все хорошо, солнышко светит. Или не светит, и все плохо, но на самом деле – все хорошо. А сейчас ведь все плохо и так, и так. Сейчас надо говорить просто и коротко. Сможешь?

Кидди помотал головой.

– Хорошо, – вновь поморщился Билл. – Тогда скажу я. Девчонка влюбилась. По-настоящему. Влюбилась девчонка, которая привыкла… к безусловному исполнению собственных желаний. Но ее простить-то можно, она ведь по-другому не может, да и желания ее направлены только в одну точку. А твои?

– Какая разница? – спросил Кидди. – Считайте, что меня уже нет.

– Значит, не в одну, – понял Билл. – Но я тебя винить не буду. Ты потерял больше, чем когда-нибудь сможешь найти. У тебя, мой дорогой, отсекли то, что вновь просто так не вырастет. А она – что, она – дура. Юная мечтательная дура. Она же ведь не о тебе думала. Точнее, о тебе, но не так, как сказала. Она хотела сделать тебе больно, как ты ей сделал. Но еще больнее. Женщины всегда хотят сделать больнее. Много больнее, чем делают им. Вот она и сделала. Ты ей мечту поломал, а она тебя лишила всего. Или не так?

Кидди медленно поднял голову. Билл скрючился в кресле, вцепился в подлокотники девятью пальцами, уставился куда-то за спину Кидди, как это умел делать Стиай. Вот только Стиай смотрел сквозь, а Билл словно вовсе ничего не видел.

– Что мне делать? – спросил Кидди.

– Ждать, – коротко ответил Билл.

– Чего ждать? – не понял Кидди.

– Не знаю, – ответил Билл. – Обычно люди, чего бы они ни ждали, ждут, когда что-то созреет у них внутри. Жди, прислушивайся, может быть, и услышишь.

– Что я должен услышать?

Голос Кидди задрожал против его воли.

– То, что можешь услышать только ты. Не понимаешь? Поймешь. Это как забытое слово. Стоит тебе его вспомнить, как ты не сможешь объяснить себе собственную забывчивость. Если бы ты знал, парень, сколько забытых слов так и остались забытыми… Иди. Послушай, что тебе скажет Стиай. Он умный. Он не ждет будущего, он его считает. Он посчитает за тебя, верь ему. Иди.

Кидди спускался по узкой лестнице из дома Билла так, словно спускался в пропасть.

Стиай сидел на том же самом месте. Когда Кидди подошел к нему, он сказал, не поднимая глаз:

– Сбросишь извещение в управление опекунства, что увольняешься. Квартиру твою через год снесут, компенсацию я тебе организую. Я отвезу тебя в какую-нибудь глушь, поваляешься с месяц на песочке, придешь в себя. У корпорации хорошие связи на Луне, у нас там горнодобывающие предприятия. Пристрою тебя кем-нибудь туда. Поработай несколько лет, пока здесь… все успокоится.

– Зачем ты это делаешь? – спросил Кидди.

– Боюсь, что не сдержусь и придушу тебя, мерзавец, если ты останешься на Земле! – процедил сквозь зубы Стиай.

Он выгрузил Кидди на одном из берегов старой Европы, среди маленьких трактирчиков, уютных островов, аккуратных коттеджей и каменистых дорожек, между прошлым и настоящим. Оставил в запахах спелых фруктов и атмосфере певучего незнакомого языка. А за неделю до прощания Кидди с Землей появилась Моника. Она вошла к нему в комнату, достала из кармана нож и вскрыла себе вены.

41

Снов не было. Кидди проснулся, но продолжал лежать с закрытыми глазами, прислушивался к плеску воды в бассейне, по слабому току утреннего воздуха угадывал близкий пол и вспоминал вчерашний день. Шоу отпечаталось в голове слабо, аплодисменты били по вискам, яркий свет вынуждал проливать слезы, а Порки безжалостно пытался добраться до самых потаенных струн каждого из участников. К счастью, их было много. Никто из компрессанов действительно не сказал о Кидди ни одного плохого слова. Сабовски к тому же исполнил какую-то пьесу на банджо, и, если бы не женщина, которая ударилась в истерику, что убийца ее мужа развлекается на сцене вместо того, чтобы отбывать положенный срок, все прошло бы просто великолепно. Бэльбик, который выглядел почти на полметра выше, чем был на самом деле, растаял сразу после окончания шоу, а из всех компрессанов до Кидди добрался только Макки. Он окликнул его из толпы статистов, заполняющих один из залов, и растерянно подошел, вертя в руках вспыхивающий огнями рекламный буклет.

– Как твои дела, Макки? – спросил Кидди, с облегчением убедившись, что его одежда вновь стала нормальной.

– Все в порядке, – бодро улыбнулся Макки, словно видеосканеры еще парили у него над головой, – все в порядке, господин Гипмор. Похоже, что я вытянул верную карту, когда спьяну угрохал того парня. Да, того самого, что стоял на балконе и показывал мне всякие мерзкие жесты. Я хотел подшутить над ним, пролететь так близко, чтобы он хотя бы присел от страха, но не удержал в руках рычаг. Так все и случилось. А теперь вот контракт, я буду выступать с конферансом на концертах Сабовски, график рассчитан на ближайшие полгода. Все налаживается. Толби ничего так и не понял, он даже говорил только то, что ему подсказывали по чипперу, а у Сабовски все лучше всех. Он хороший парень. Только переезжать ему пришлось. Там, где он жил, не приняли эту его… компрессию. Не верят они.

– А ты? – спросил Кидди. – Ты веришь?

– Верю, – закивал Макки. – Только все не так получилось. Я не день там был. Весь срок отстучал, как положено. Вот знаете, у нас на юге раньше дома строили из дерева, да и сейчас еще строят в этих… детехнологизированных зонах, почвенники. Стоит такой дом год, два, три. А потом вдруг приходят термиты. Дом еще как новый снаружи, а на самом деле он уже умер. Пальцем ткни – будет дыра. Ветер сильный дунет, он в пыль рассыплется. Вот так и я. Все эти годы, что я там провел, они внутри меня. Сложены в стопочку, смотаны в клубочек. Но он быстро размотается, никуда я от него не уйду. Подождите, скоро и здоровье посыплется, и веки обвиснут. Вот боюсь теперь, найду девчонку, сейчас много вокруг меня девчонок, выберу какую получше, а она через лет пять посмотрит на меня и скажет: какого черта мне сдался этот старик?

– Макки! – поморщился Кидди. – С чего ты это взял? Прошло не так много времени, тебе нужно успокоиться.

– Я спокоен, – грустно улыбнулся компрессан. – Я теперь очень спокоен. Вот только снов не вижу. Как раньше не видел их никогда, так и теперь не вижу. Весь мой сон был там, в компрессии, не дай мне бог повторить его хотя бы на мгновение. И вот, смотрите, Кидди, вот.