Горевой сдержал обиду.

— Здесь перед вами побывал генерал Полехин. И баронесса уже имела случай сообщить, что мы занимаемся исключительно благотворительностью. Прежде помогали госпиталям (при этих словах глаза Гулько вспыхнули восторгом), а теперь содержим пансионат для сирот. Так вот, генерал не только нас понял, но даже приказал оказать всяческое содействие. Так что можете себя не утруждать подозрениями.

Напоминание о Полехине добавило Гулько свежей ненависти.

— Я тоже окажу содействие, по своей линии, — плотоядно пообещал он. — По пунктам разберу, чтоб ничего не упустить. Когда, где, с кем. От кого бежал. К кому пристал. Чем помогал фашизму. Генералы, они народ широкий. Счет на армии. В мелочи вникать некогда. А нас страна специально отрядила, чтоб ни один фашистский недобиток не ушел отответственности.

Он предвкушающе зажмурился. Нетерпеливо ухватил Горевого за локоть, подтолкнул перед собой:

— Пошли в гнездо!

Горевой возмущенно остановился:

— Извольте повежливей, господин подполковник.

— Кончились господа! Товарищи вернулись, — Гулько зловеще захохотал.

— Товарищ капитан! Товарищ капитан! — донесся через дверь взволнованный Сашкин голос.

— Ну, чего тебе? — Арташов, совершенно разбитый, бессмысленно уставился в потолок.

— Товарищ капитан! Там подполковник Гулько!

— Опоздал особист! Без него уж нашлась! — Арташов горько подмигнул собственному отражению в зеркале. Пробормотал. — А вышло, что и не нашлась. Хороша Маша, да не наша.

Он поморщился оттого, что Сашка принялся скрестись снаружи.

— Ладно, скажи, иду!

— Товарищ капитан! — не отступался Сашка. — Там это… он хозяев наших вроде как арестовал!

— Что?! — тело Арташова будто пружиной выбросило из кресла.

— Удобное гнездышко! — Гулько вышагивал по гостиной, перекатывая шаг с пятки на носок, отчего паркет под сапогами постанывал, словно в испуге. И это доставляло ему удовольствие. Но истинное наслаждение он испытывал от страха, в который вогнал обитателей особняка.

Элиза Эссен, подавшись вперед в кресле, напряженно вслушивалась в звуки высокого, надрывного голоса. Невельская, прижав руки к груди, вглядывалась в мелькающего перед глазами человека, силясь понять причину столь громкого негодования. Горевой, затихший позади кресел, угрюмо глядел в затылок баронессы, как человек, единственный из всех догадавшийся о том, что последует дальше.

Даже Мухаметшин и Будник, по приказу Гулько застывшие возле двери с автоматами наперевес, выглядели ошарашенными.

— Вы же русские, черт бы вас побрал! — фальцетом выкрикнул Гулько. Сам заметил, что получилось чересчур надрывно. — Пусть онемеченные, но русские. Как же могли на такую подлость решиться, чтоб против собственной Родины пойти? В то время как мы кровью истекали, вы тут у Гитлера под брюхом пристроились да выжидали, чтоб на чужом горбу вернуться! Да не просто выжидали, а пособничали да поднауськивали.

Баронесса, будто что-то наконец уяснив, пристукнула поручень кресла.

— Сударь! — прошипела она. — По какому, собственно, праву вы позволяете себе разговаривать в подобном тоне? Тем более — с женщинами!

Гулько, будто только и ждал возражений, оставив хождение, подбежал к баронессе, угрожающе склонился.

— Я тебе не сударь, курва курляндская! — передразнивая, прошипел он. — И ты для меня не женщина, а вражина. Думаешь, если когда-то к России примазалась, так заслужила снисхождение? А вот это видала?

Он с удовольствием свел пальцы в увесистую дулю.

Потрясенная Элиза Эссен, вжавшись в кресло, смотрела, как перед ней потряхивается рыжеволосая лапа с нечистыми ногтями.

Внезапно другая мужская рука обхватила запястье особиста и с силой толкнула его назад. Перед креслом баронессы, отгородив ее от Гулько, встал Горевой.

— Вот что, любезный! — жилистый шрам его быстро подергивался. Осознание, что виной случившемуся собственная болтливость, придало старому эмигранту решимости. — То, что вы не сударь, от вас за версту несет. Но если мы, по-вашему, преступники, то существует суд, до решения которого извольте обращаться с нами в соответствии с цивилизованными нормами.

Гулько, в первую секунду обескураженный отпором старика, пришел в себя.

— Суд тебе? Отродье белогвардейское! Вот тебе будет суд! — он хлопнул по кобуре пистолета. — В двадцатом успел драпануть, так теперь добьем!

Он угрожающе шагнул к Горевому, заставив старика попятиться и едва не сесть на колени баронессе. Удовлетворенный маленькой победой, повел пальцем вдоль кресел:

— Думали, Родине изменить — как чихнуть! Что ни напакостничай, всё с рук сойдет. А вот не сойдет! Не простит вас Родина. Кровавыми слезами умоетесь.

— Вам удобно? — холодно поинтересовалась баронесса, и Горевой моментально отодвинулся. — Кажется, Серж, мы вам обязаны этому милому обществу. Я всегда вам пеняла на неразборчивость в знакомствах.

Подавленный Горевой смолчал.

— А ты, Лидушка, как будто доказывала, что они за тридцать лет переменились, — горькая язвительность фон Эссен обратилась на Невельскую. — Schau dir mal diesen triumphierenden Flegel an! Erquicke dich am Anblick der Evolution! (Так взгляни на этого торжествующего хама! Насладись зрелищем эволюции.)

Невельская, обычно порывистая, пугливая, с какой-то отстраненностью перевела взор на Гулько.

— Насколько я поняла, вы собираетесь нас арестовать? — уточнила она.

— Догадливая, — съехидничал Гулько.

— Но вы забываете, что здесь, — начав говорить, Невельская, как и остальные, увидела входящего Арташова и закончила фразу, прибавив голосу, скорее уже для него, — содержатся восемнадцать девочек-калек. Что с ними станется?

— А это теперь не ваше собачье дело! — Гулько, проследив направление взглядов задержанных, повернулся к двери. — А, капитан!

— Здравия желаю! — Арташов цепким взглядом окинул гостиную.

— Дрыхнешь беспечно! — Гулько демонстративно оценил помятый вид вошедшего. — Посреди фашистского гнезда!

— Почему, собственно, фашистского? — Арташов выгадывал время, пытаясь сообразить, как вести себя дальше.

— Почему? — Гулько саркастически усмехнулся. — Это я у тебя должен спросить, почему до сих пор врагов народа не разоблачил? Вот этот благообразный дедок, к примеру, — ткнул он в Горевого, — другом твоим себя объявил. Отцов наших в Гражданскую стрелял. А наверняка и вешал. А ты ему, выходит, дружок. Или не знаешь, что всё это бывшие буржуи да белогвардейцы, сбежавшие от советской власти?

Арташов понимал подоплеку вопроса и цену своего ответа. Но взгляды троих задержанных с надеждой сошлись на нем.

— Знаю, — не стал отпираться Арташов.