— Может, тогда ничего не надо надевать? — скорчил он невинную рожу, я хрюкнула, подхватила свои чистые вещи и рванула в ванную.

Несколько секунд я стояла, напряженно разглядывая задвижку на двери, потом решительно протянула руку и защелкнула замок. Через мгновение дверь слабо дернулась — Ефим испытывал удачу. За дверью послышался вздох разочарования, я беззвучно рассмеялась, прикрыв рот ладонью. В течение следующих двадцати минут я позабыла обо всем на свете. Я и не подозревала, какое это блаженство — стоять под горячим душем после того, как ты битых три часа валялась в холодной мокрой глине.

Может, и есть что-нибудь лучше, но мне об этом ничего не известно.

— Иди, — объявила я, появляясь в дверях кухни, — твоя очередь…

После чего я заткнулась и стала застенчиво косить в сторону. Ефим сидел на табуретке в позе роденовского мыслителя, а из одежды я в первый момент разглядела только сигарету. Грязные вещи кучей лежали возле двери, я напрягла зрение, но нижнего белья там вроде не обнаружила. Это меня ободрило, и я громко повторила:

— Можешь идти мыться, ванная свободна!

Ефим встрепенулся:

— Что?

Тут я разглядела, что трусы его находятся там, где и положено, и совсем успокоилась.

— Ты уже все? Хорошо… Только не шуми, пожалуйста, не надо внимание привлекать…

Он поднялся и шагнул к двери, перед моими глазами мелькнуло воспоминание о неповторимом проходе Ефима по пляжу, и щеки вспыхнули. Он дрогнул краешком губ и протянул ко мне руки, чтобы обнять. Но я попятилась, опуская глаза, вместе со сладким волнением воспоминание о пляже всколыхнуло в сердце странную неприязнь. Ефим усмехнулся и, поймав мое лицо в ладони, поцеловал в нос:

— Не грусти, малышка…

После чего проследовал в ванную. Оглянувшись вслед, я заметила на его икрах глубокие царапины. Склонив голову, я задумалась и прошептала:

— Где же ты так?

Пока любимый плескался под душем, я собирала на стол, благо бакалейных запасов у меня хватало. Обнаружив в недрах почти пустого холодильника давно потерянную банку тушенки, я без колебаний водрузила на плиту кастрюлю для варки макарон, так что к тому моменту, когда Ефим вымылся, кухня распространяла просто волшебные запахи. Они заставляли меня беспрестанно сглатывать голодную слюну и в ожидании окончания процесса доводить сервировку стола до совершенства.

— Ого, малышка, да ты у нас еще и прекрасная хозяйка! — воскликнул этот милый парень, направляясь прямым ходом к столу. — А запах!

Я собралась застенчиво улыбнуться в ответ на похвалу, но, увидев Ефима в своем красненьком халатике, который едва спускался ниже бедер, а на груди не сошелся вовсе, охнула и покатилась со смеху.

— Тихо ты! — шепотом рявкнул Ефим, шустро подскакивая и затыкая мне рот. — Сказал же, никакого шума!

Конечно, я замерла, прошло несколько мгновений, мы молча смотрели друг другу в глаза. Он медленно убрал от моего рта руку, потом легонько потянул к себе.

Глаза его переливались, словно застывшие звездные брызги, ни у кого я не видела таких красивых глаз, сердце дрогнуло, и все вокруг закружилось в бешеном вальсе вокруг неземных мерцающих озер…

Не знаю, сколько времени прошло, но я вдруг обнаружила, что сижу на кухонном столе и на рубашке моей расстегнуто совершенно неприличное количество пуговиц. Ефим навис надо мной глыбой, красненького халатика на нем не видно вовсе, а я поняла, что мне просто необходимо о чем-нибудь поговорить.

— Ой, — пискнула я, задыхаясь, — макароны совсем остыли!

— Угу… — отозвался Ефим, вплотную занявшись пуговицей на моих джинсах.

— Ой, совсем остыли… — Я судорожно забарахталась на столе, хорошо понимая, что под таким напором никакая пуговица долго не продержится.

Ответом было согласное на все «ага!», и я почти ударилась в панику, однако тут меня что-то отвлекло, я насторожилась. Потянув воздух носом, извернулась и оглянулась на плиту.

— Мамочки! — заорала я. — Горим!

Из кастрюли с макаронами валил веселенький дымок, отшвырнув Ефима, словно котенка, я рванула к плите.

Выключив газ, схватилась, обжигая пальцы, за крышку.

Я взвыла от боли, крышка полетела в одну сторону, а во все другие веером брызнули макароны. Правда, внешним видом они теперь больше напоминали поп-корн. Когда я перестала выть и трясти рукой, Ефим ядовито поинтересовался:

— Что, макароны совсем остыли? — Но его трудно было винить, ясное дело, расстроился парень. — Как ты думаешь, теперь хоть один человек в доме не в курсе, что ты здесь?

— Тушенка осталась, — буркнула я, игнорируя его сарказм, — и печенье. Ты есть будешь?

— Нет, не стоит рисковать… Надо отдохнуть, всю ночь на ногах… Где мне лечь?

Язык безумно чесался сказать, что на коврике за дверью, но я себя пересилила:

— Сейчас постелю…

Пока я таскала из шкафа постельные принадлежности, Ефим устроился в кресле и хмуро уставился в одну точку.

— Что потом делать будем? — поинтересовалась я, чтобы немного разрядить обстановку.

— Надо подумать… — не сразу отозвался он. — Деньги нужны. Главное — в Москву попасть, остальное будет делом техники…

— Бронетанковой? — решила я пошутить, но любимый так сверкнул белками глаз, что я торопливо добавила:

— У меня на книжке есть деньги… Когда Сбербанк откроют, можно снять…

Это сообщение явно его обрадовало, он оживился, в глазах появился блеск:

— Это хорошо… Но это самый крайний случай. Я не привык одалживать, тем более у женщин… Бешеного надо разыскать…

«Опять про бешеного! — отметила я. — Кого это, интересно, он так величает?»

— А кто у нас бешеный? И как мы его будем искать?

И зачем нам бешеный?

— Да это кличка Бешеный, — засмеялся Ефим. Так я ж не дура, я это уже поняла. — Кольку так прозвали, бог его знает почему…

— Колю? Который со шрамом?

— Ну да. Если его найти, то и машина будет, и деньги.

Проблема в том, что я точно не знаю, где он сейчас. Пока есть время, подождем, он должен на связь выйти, если рядом…

— Где рядом, в городе? У этой пиликалки какой радиус действия?

— Нормальный радиус, — он бросил на меня снисходительный взгляд, — у него дом в этих местах, от бабки достался, но точно где — не знаю.

«Верно, Надька говорила про какую-то дачу…»

Видя, что Ефим малость отошел, я принялась приставать к нему с вопросами, но он отвечал неохотно, скорее, чтобы отвязаться. Застелив свою кровать чистым бельем, я любезно предложила Ефиму устраиваться, видя, что с его языка готов сорваться вопрос о том, где лягу я, торопливо сообщила: