ушёл? Был ли счастлив в браке со мной? И если нет, то зачем пытается вернуться? А если да, то чего ему не хватало? Любил ли он ту девушку? Где она сейчас, почему он со мной, а не с ней? Вопросов было много, но узнавать ответы на них и нервничать я не хотела, поэтому молчала и ждала.

И наблюдала за Павлом. За таким невообразимо моим Пашей, которого я знала, как саму себя, и любила до безумия…

* * *

Мы вновь поехали в клинику на моей 30 неделе беременности. Июнь подходил к концу, жара стояла страшная, ещё и эти дурацкие компрессионные чулки… В результате в машине мне несколько раз становилось плохо несмотря на кондиционер, и Павел останавливался на обочине, пережидал, пока я отдышусь. Мутило страшно и голова болела, как будто по лбу треснули.

— Это всё погода, — бурчал он, косясь на меня с тревогой. — Жарища эта, перепады давления. Потерпи, скоро уже приедем.

Я терпела и не возражала, когда Павел пошёл со мной в клинику. И не только туда — к Игорю Евгеньевичу тоже. И впоследствии оказалось: хорошо, что он пошёл со мной…

— Вернулась наша с вами проблема, Дина, — сказал Игорь Евгеньевич, вглядываясь в монитор. Говорил он бесстрастно, но меня было не обмануть: за десять лет лечения я давно поняла, что самые неприятные новости врачи рассказывают именно такими голосами. Спокойными. — Первая «а» степень вновь в наличии, но пуповина в порядке, ребёнок стал больше на 400 грамм, это хорошо. Сердечко отличное. Однако плацента у вас уже второй степени зрелости, а должна быть первой.

— Чем это грозит? — спросил Павел серьёзно, стискивая мою руку, которой я непроизвольно впилась в его колено.

— Преждевременными родами, — ответил врач, и у меня даже в глазах помутнело. — Дина, не волнуйтесь, это совсем не обязательно. Просто нужно постоянно отслеживать состояние и плаценты, и ребёнка, но это мы с вами и так делаем. Через две недели вновь ко мне, сделаем и УЗИ, и кардиотокографию плода. И с этого момента вам нужно будет делать ктг раз в неделю минимум. Можно не у нас, а в ближайшей клинике, это не принципиально. Да, и не забывайте следить за давлением.

Из кабинета я вышла на негнущихся ногах. Павел почти силой усадил меня на кушетку возле кабинета Игоря Евгеньевича и, развернув к себе, взял моё лицо в ладони.

— Динь, — прошептал он, поглаживая меня по щекам, — очнись, моя фея. Ты помнишь, с чего начался приём? На… то есть, твоя девочка стала больше на 400 грамм. Сердцебиение хорошее. С ней всё в порядке, она растёт и развивается.

— Мой проклятый организм, — я поморщилась и сглотнула непрошенные слёзы. — Он пытается убить моего ребёнка, понимаешь? Я читала про преждевременное старение плаценты, это опасно, потому что…

— Не надо, — Павел остановил меня, прижав палец к моим губам. — Не думай о плохом. Игорь Евгеньевич же сказал — это не обязательно. Мы будем бороться и победим, слышишь? Обязательно. Ты уже на тридцатой неделе, с тридцать восьмой ребёнок считается доношенным. Всего два месяца! Два месяца, Динь! Неужели ты думаешь, что выдержала десять лет — и не выдержишь два месяца?

Я всхлипнула, потянулась к нему, прижалась, как могла, не обращая внимания на мешающий живот, и задрожала, когда Павел погладил меня по спине.

— Спасибо, Паш, спасибо…

— Не за что. Приходи в себя и звони скорее Ирине Сергеевне, она должна быть в курсе всего.

Да, бывший муж был прав, и мне срочно следовало собраться.

Павел

Курить он бросил ещё зимой, но с тех пор, как у Динь диагностировали это дурацкое преждевременное старение плаценты, очень хотелось вновь начать. Павел сдерживался и скрипел зубами — как было бы здорово, если бы врачи говорили всю эту хрень не матерям, а отцам! И пусть бы он один переживал, а Динь была бы спокойна. Разве есть толк в том, что она в курсе? Только лишний раз нервничает, сделать-то всё равно ничего нельзя. Игорь Евгеньевич сам сказал, что нельзя — плацента помолодеть не может, поэтому необходимо просто наблюдать за её состоянием. И за развитием ребёнка.

— Ты уже думаешь над именем? — поинтересовался Павел по пути домой, желая хоть чем-то отвлечь хмурую Динь. Несмотря на разговор с Ириной Сергеевной, настроение жены пока не вернулось на отметку «нормальное».

— Я хочу назвать её Аней, — вздохнула Динь. — Как маму.

«Анна Павловна Гордеева», — подумал Павел и едва не выругался: фамилию-то жена после развода поменяла обратно на девичью, вновь став Елисеевой, а уж по поводу отчества пока и вовсе было рано говорить. И под каким отчеством Динь запишет в итоге свою девочку — вот уж вопрос вопросов…

— Хорошее имя. А другие варианты есть или ты уже окончательно решила?

Жена качнула головой.

— Я решила, что подумаю, когда увижу её. Мало ли, увижу и решу, что она не Аня, а допустим, Оля. Или Наташа. Или Катя.

«Когда увижу её»… Динь, конечно, ни за что не призналась бы в этом, но Павел понимал — она очень боится, что ей так и не придётся никого называть.

Боже, скорее бы она родила.

* * *

— Андреич, дай-ка мне отпуск на пару недель, — сказал на следующее утро Павел, заходя в кабинет своего начальника — главного врача и владельца клиники, Горбовского Виктора Андреевича. Тот вздрогнул, услышав подобное заявление, и посмотрел на Павла с недоумением.

— Обалдел, Гордеев? Сейчас, что ли? А ничего, что заранее надо предупреждать?

— Понимаю, — кивнул Павел и, опустившись на стул перед письменным столом, за которым сидел Горбовский, признался: — Жена у меня беременная, проблемы всякие вылезли. Не хочу её оставлять, совсем себя заест в одиночестве. Надо отвлечь.

— Жена? — Начальство подняло брови. — Ты же развёлся. Или я что-то пропустил?

— Не пропустил. Я хочу вернуться к бывшей жене. Пытаюсь вот это сделать.

— Та-а-ак, — протянул Виктор, откидываясь в кресле и складывая руки на груди. — А вот с этого места прошу подробнее.

И Павел рассказал всё, не таясь, зная, что Горбовский поймёт. Про собственную депрессию, о которой узнал, к сожалению, уже после того, как натворил дел, про Настю эту дурную, у которой между ног чесалось, про корпоратив, про уход от жены…

На этом месте Виктор не выдержал и стукнул себя огромным кулаком по лбу. Он вообще весь был большим человеком — под два метра, широкий в кости, лысый и носатый. Но кулаки как-то особенно всех впечатляли.

— Пашка, ты, б**, идиот, — Горбовский постучал по