— Горгона, а ты знала, что водяные нимфы прячутся рядом с нами?

— Да-а… — шелестит она.

— Тогда почему ты не предупредила меня?

— Ты не спрашивала.

Мы наконец оказываемся в саду, и огромная зеленая горгона закрывает глаза.

Пиппа крепко обнимает нас, не желая отпускать.

— Вы можете поспешить с возвращением? Когда вы снова придете?

— Так скоро, как только сможем, — заверяет ее Фелисити. — Ты тут поосторожнее, Пиппа. Не позволь кому-нибудь причинить тебе вред.

— Не позволю, — говорит Пиппа и берет меня за руку. — Джемма, я тебе сегодня жизнь спасла.

— Да, я не забыла. Спасибо тебе.

— Мне кажется, это нас по-особому связывает. Как обещание.

— Наверное, да, — не слишком уверенно отвечаю я.

Пиппа целует меня в щеку.

— Возвращайтесь как можно скорее!

Перед нами вспыхивает дверь света, и мы покидаем Пиппу, машущую нам рукой… она тает, как последние образы сна перед пробуждением.

Очутившись в спальне, мы внимательно оглядываем друг друга. В общем, мы в порядке, хотя и слегка взбудоражены, и вполне готовы вернуться к чаепитию.

— Ты это чувствуешь? — спрашивает Фелисити, когда мы спускаемся по лестнице.

Я киваю. Магия течет во мне. Сердце бьется быстрее обычного, все чувства обострены. Это изумительно, я как будто освещена изнутри. Подойдя к закрытой двери столовой, я слышу обрывки разговоров, ощущаю потребности и желания, всплески зависти и разочарования в каждом бьющемся в огромной комнате сердце… и мне приходится отогнать от себя все это.

— О, это же наша мисс Брэдшоу! — восклицает пышная женщина, когда мы входим в столовую. — Насколько мы тут поняли, вы в детстве учились у наилучшего во всей России маэстро, и именно поэтому семья царицы сразу признала в вас давно потерянную родственницу — по вашему чудесному голосу! Не окажете ли нам честь, не споете ли для нас что-нибудь?

Да, история Энн разрастается с каждым пересказом, такая же необузданная, как магия сфер.

— Да, ты просто должна это сделать! — говорит Фелисити. — Воспользуйся магией.

— Фелисити! — шепчу я. — Ты ведь не предполагаешь, что…

— Мы должны! Мы не можем бросить Энн им на съедение!

Энн умоляюще смотрит на меня.

— Всего одну песню, — говорит Фелисити.

— Да, только одну, — повторяю за ней я.

Энн поворачивается лицом к гостям, улыбаясь:

— Я с удовольствием спою.

Она ждет, пока все усядутся на места и утихнет шорох дамских юбок. Потом закрывает глаза. Я ощущаю, как она сосредотачивается, концентрируя принесенную с собой магию. И мы как бы присоединяемся к ней, сливаясь в ансамбль для создания иллюзии. Энн открывает рот, чтобы запеть. У нее и от природы чудесный голос, но песня, которая теперь изливается из ее груди, обладает огромной силой и очарованием. Я не сразу понимаю, что это за язык. Энн поет на русском, хотя на самом деле не знает его совершенно. Да, это весьма убедительная деталь.

Женщины клуба «Александра» пленены ее голосом. Когда Энн добирается до крещендо, некоторые подносят к глазам платочки, чтобы осушить слезы, — настолько они тронуты. Песня закончилась, Энн делает вежливый короткий реверанс, женщины аплодируют и рассыпаются в похвалах. Энн купается в их восхищении.

Леди Денби быстро подходит к Энн и поздравляет ее.

— О, леди Денби, как вы прекрасно выглядите! — говорит мать Фелисити.

Леди Денби кивает, но ничего не говорит. Это проявление пренебрежения отмечено всеми присутствующими. В столовой воцаряется неловкое молчание.

Леди Денби окидывает Энн прохладным взглядом.

— Так вы говорите, вы в родне с герцогом Честерфилдом?

— Д-да, — запинаясь, отвечает Энн.

— Странно. Не уверена, что встречалась с таким герцогом.

Я чувствую в воздухе какое-то давление, что-то едва заметно изменилось. Я оглядываюсь и вижу, что Фелисити прикрыла глаза, сосредотачиваясь, и на ее полных губах играет легкая улыбка. И вдруг леди Денби с треском и громом испускает газы…

Она не в силах скрыть потрясение и ужас, и они отражаются на ее лице, когда она осознает, что сделала. И тут же газы снова вырываются из ее кишечника, и несколько дам откашливаются и отворачиваются, делая вид, что не заметили столь чудовищного оскорбления общества. Леди Денби наскоро бормочет что-то, извиняясь, и спешит к выходу из столовой.

— Фелисити, это ужасно! — шепчу я.

— Почему? — спрашивает она со своим обычным холодным спокойствием. — Она, в конце концов, просто старая индюшка!

После ухода леди Денби дамы собираются вокруг Энн и матери Фелисити, поздравляя миссис Уортингтон с тем, что она удостоилась принимать в своем доме столь выдающуюся гостью. Следуют приглашения на чай, на ужин, и все пускаются в светскую болтовню. Былое пренебрежение к миссис Уортингтон забыто.

— Я никогда больше не стану бессильной, — говорит Фелисити, но я толком не понимаю, что она подразумевает, а она не трудится объяснить.

Когда я возвращаюсь домой, на Лондон опускается ночь, как пролитый на город бальзам, свет газовых фонарей сглаживает и выравнивает острые углы, скрывает грязь, придавая всем вещам туманное сходство между собой. В доме тихо. Бабушка отправилась куда-то поиграть в карты с подругами. Отец спит неровным, нервным сном в своем кресле, открытая книга упала ему на колени. Мой отец, преследуемый снами…

Остатки магии еще держатся у меня в крови. Я закрываю двери и кладу руку на лоб отцу. Всего разок, как говорила Фелисити. Мне только это и нужно. Я ведь не ради нового бального туалета пользуюсь магией; я хочу с ее помощью исцелить отца. Разве в этом может быть что-то неправильное?

Да, но как начать? Матушка говорила, что я должна сосредоточиться. Я должна быть уверена в том, чего хочу, что намерена сделать. Я закрываю глаза и направляю мысли на отца, желая избавить его от зависимости.

— Я хочу исцелить моего отца, — говорю я. — Я хочу, чтобы он никогда больше не потянулся к опиуму.

Руки начинает покалывать. Что-то происходит. Магия стремительно, как набирающее силу течение, несется через меня — в отца. Его спина выгибается от ее удара, он тихо стонет. Глаза у меня все еще закрыты, я вижу бегущие по небу Индии облака, вижу отца — смеющегося, снова полного здоровья… Он кружит меня в танце и раздает коробки с рождественскими подарками всем до единого слугам, а их глаза светятся благодарностью и добротой. Таким я всегда знала отца. И до сих пор не осознавала, как мне его не хватает. По щекам текут слезы.

Отец затихает в кресле. Я готова убрать руку с его лба, но не могу. Происходит еще что-то, стремительное, как движение рук фокусника. Я вижу лицо какого-то мужчины, его глаза, обведенные черным. «Спасибо, малышка», — рычит он. И я освобождаюсь.