людьми, которые привели их; остальные остались на местах для окончания переговоров.

Индейцы тотчас вернулись к своим прежним условиям: взрослых пленных они согласны обменивать одного за одного; за своего предводителя Дакому они согласны выдать двух; но настаивают на получении двоих детей за каждую взрослую женщину.

Хотя на таких условиях белые могли получить всего двенадцать своих, Сегэн все же вынужден был дать согласие, но под одним непременным условием, что белым будет предоставлено право выбрать самим среди пленных тех, кого они пожелают, в обмен на пленных, возвращаемых навахо.

К невыразимому негодованию всех охотников дикари отказали и в этом. Теперь уже ни у кого не оставалось сомнения, чем окончится это совещание. Ненависть загоралась от ненависти, и во всех глазах пылала месть.

Индейцы злобно смотрели на белых своими раскосыми глазами. Дьявольское торжество сквозило в их взглядах — было очевидно, что они считали себя сильнее противника; между тем противники едва сдерживали себя, стараясь не ослушаться приказа Сегэна, и сидели, подавшись вперед, готовые ринуться в атаку всякий миг.

На той и другой стороне царило долгое, жуткое молчание — зловещий предвестник бури. Вдруг тишину прервал раздавшийся снаружи крик; это был клекот орла.

В Мимбрских горах орлы встречаются довольно часто, какой-нибудь мог пролететь над оврагом. Белые вначале не обратили внимания на этот звук, но им вдруг показалось, что вслед за этим глаза навахо засверкали еще большей угрозой и торжеством. Что же это могло значить? Не было ли это сигналом индейских разведчиков, разглядевших идущий отряд Дакомы?

Охотники прислушались — крик повторился… Это уже серьезно обеспокоило их. Молодой вождь в гусарском мундире встал с места. Он был самым несговорчивым противником во время переговоров. Со слов Рубэ охотники знали о нем как о человеке низком и жестоком, но пользовавшемся при этом огромным влиянием среди воинов.

Он отверг запальчиво и последнее предложение Сегэна и теперь встал, чтобы объяснить свой отказ.

— Почему же это белому вождю так сильно хочется самому выбрать наших пленных? — спросил он, глядя в упор на Сегэна. — Быть может, ему хотелось бы получить обратно златокудрую девушку?

Он умолк, как бы ожидая возражения. Но Сегэн не отозвался. Через секунду продолжал:

— Если белый вождь полагает, что королева — его дочь, то не должен ли он был бы даже желать, чтобы ее сестра сопутствовала ей и отправилась бы также с ней в нашу страну?

Он снова сделал паузу, но Сегэн молчал по-прежнему, — только жилы вздулись у него на шее.

Оратор продолжал:

— Почему белый вождь не хочет отпустить с нами златокудрую девушку? Я сделаю ее своей женой. Известно ли белому вождю, кто я? Я вождь навахо, потомок великого императора Монтесумы, сын короля.

Снова послышался орлиный клекот.

— А она кто? — еще более вызывающе продолжал дикарь, словно сигнал придал ему новый запас смелости. — Кто она, что я должен был бы вымаливать себе ее а жены? Дочь человека, не пользующегося почетом даже среди своего собственного народа… Дочь какого-то охотника за скаль…

Он не успел окончить фразу, и она навеки осталась неоконченной. Пуля Сегэна попала ему в лоб и мгновенно свалила его с ног. Только красная, круглая дырочка, окруженная легкой синевой от пороха, блеснула на лбу падающего вниз лицом трупа.

Глава XXIX

СХВАТКА В ПАВИЛЬОНЕ

Вмиг и охотники, и индейцы вскочили, как один человек. Двойной клич к нападению прозвучал, словно вырвался из одной груди. С быстротою молнии выхвачены были из-за курток и поясов под плащами ножи, пистолеты и томагавки, — в одно мгновение вспыхнула общая свалка.

Затрещали выстрелы, засвистели в воздухе томагавки, засверкали остро отточенные лезвия ножей — ужасающая, адская картина!..

Пространство было так тесно, так неудержима была ярость противников, что надо было думать, что в первой же стычке обе стороны уничтожат друг друга. На деле же было не то. В первые моменты боя нападение бывает обыкновенно нерешительно, защита энергичнее.

К тому же бой шел почти впотьмах, так как в первые же мгновения двое вцепившихся друг в друга противников повалились на пол, захлопнув при падении дверь и продолжая кататься по полу в борьбе. Время от времени слышен был удар, глухой стук падающего тела. Комната наполнилась дымом, пылью, серными парами, так что дерущиеся, полузадохшиеся, наносили удары, почти не видя и не сознавая, кому и куда.

Галлер почувствовал, что ему делается дурно. В первый миг, тотчас вслед за выстрелом Сегэна, он выхватил свой револьвер и выстрелил в лицо вскочившего с места врага; затем, почти не останавливаясь, выпустил один за другим все шесть зарядов и, борясь усилиями воли с подступавшим чувством удушья, метался по комнате, стараясь найти дверь.

Едва держась на ногах и ощупывая вершок за вершком тонкую глиняную стену, пробираясь к двери, он вдруг услышал где-то близко около себя исступленный голос Билла Гарея. Великан держал в своем могучем кулаке зажатой шею индейца и, за недостатком ножа, потряс его несколько раз, все не выпуская шею, и тотчас же швырнул, не сомневаясь в его смерти, изо всей силы на пол с возгласом: «Вот тебе на дорогу!»

Этот возглас еле слышал явственно Галлер, но что было потом, он сознавал смутно, как сквозь сон. Он чувствовал, как об него стукнулось чье-то тело, чувствовал, что стена, о которую он опирался, начала подаваться… Каким-то образом голова его очутилась среди ослепительного света… Он смутно услышал какой-то треск, точно от рухнувшего потолка, а потом все завертелось и минут на десять все вокруг пропало, исчезло, он ничего не сознавал, ничего не мог припомнить. Он потерял сознание.

Десять минут! Какой короткий промежуток времени, но какой богатый тяжкими событиями и последствиями! Этих десяти минут оказалось