Гарнизон фортеции составляли две роты стрелков и команда артиллеристов, обслуживающих три береговые батареи. Кроме того, здесь с начала войны содержались и военнопленные. Под это был целиком отведён один из казематов. Туда по прибытии Вальпараисо и поместили уцелевших матросов с перуанских торпедер и «Уаскара. Что касается пленных офицеров, то для них в левом крыле каземата были оборудованы довольно комфортабельные помещения. Туда-то и поселили Серёжу Казанкова – в перуанском флоте он получил чин сapitán de fragata, примерно соответствующий российскому капитану второго ранга, оказавшись, таким образом, старшим по чину из пленников.

Выглядывая из распахнутого по случаю декабрьской жары окна своей кельи (назвать комнатой узкое сводчатое помещение с неоштукатуренными стенами из серого камня и низкой дверью, в которую приходилось входить, пригнув голову, не поворачивался язык) Серёжа мог вдоволь наслаждаться видом пыльного плаца, посреди которого торчала мачта-флагшток с выцветшим на солнце чилийским флагом, да штыком караульного, расхаживающего вдоль фасада каземата.

Жаловаться на обращение поводов у Серёжи не было. Его безотказно снабжали свежими газетами и книгами из гарнизонной библиотеки; еду приносили из офицерской столовой; а напитки, в том числе и крепкие – из личного погреба коменданта. Прогулки дозволялись во всякое время – правда, только в пределах крепости и в сопровождении пожилого усатого унтер-офицера, вооружённого револьвером. Во время прогулок Серёжа, к своему удивлению, ни разу не встретил своих перуанских товарищей по несчастью; когда же он поинтересовался их судьбой, лейтенант-чилиец разъяснил:

пленные офицеры дали слово чести, что не предпримут попыток побега, после чего им было разрешено проживать в городе, на съёмной квартире. Если оficial ruso [22] захочет последовать их примеру, ему следует обратиться к коменданту крепости. Сделать это можно в ближайшее время: комендант устраивает по случаю близкого Рождества праздничный обед, и просит сеньора сapitán de fragata оказать ему честь, присоединившись к этому скромному торжеству.

Ждать Рождества не пришлось. На очередной прогулке Серёжа поднялся на крепостной вал, обращённый в сторону океана. Часовой, прохаживавшийся возле орудий с винтовкой, замечания ему не сделал, и пленник стоял, подставив лицо вечернему бризу, пока это уединение не нарушил подошедший адъютант. Он сообщил, что «дон Гальвес хотел бы побеседовать с сеньором оficial ruso – и если тот не имеет ничего против, то пусть последует за ним.»

Комендант принял Серёжу весьма любезно. Осведомился, нет ли жалоб и пожеланий, на что тот ответил, что жалоб не имеет, что же касается пожеланий – то хотел бы как можно скорее увидеться со своими подчинёнными, так же пребывающими в этой крепости, и убедиться, что они содержатся в приличных условиях. Всего их трое, те, кто уцелел при гибели торпедеры: унтер-офицер Дырьев и ещё двое – минёр, тоже русский, и перуанец Хуанито, фамилии которого Серёжа, как ни старался, так и не смог припомнить. Впрочем, необходимости в этом не было: как сказал комендант, пленных из команды одного судна размещали обычно вместе. Просьбу о встрече он пообещал удовлетворить, хотя и не сразу; что же касается условий, в которых содержались пленники – комендант заверил, что они ни в чём не нуждаются. Кстати, не соблаговолит ли сеньор сapitán de fragata дать слово, что не будет пытаться бежать, как сделали его перуанские сослуживцы? В этом случае условия пребывания в плену могут быть значительно смягчены…

Серёжа вежливо, но твёрдо отклонил предложение, сославшись на обычаи, не позволяющие русскому офицеру заключать сделки с неприятелем. «К тому же, – добавил он, желая смягчить впечатление, произведённое отказом, – что бы я стал делать в городе? Ваши обычаи и уклад жизни мне чужды, языком я владею недостаточно. Нет уж, лучше и дальше буду пользоваться вашим гостеприимством, хотя бы и вынужденным…»

На этом обмен любезностями закончился. Дог Гальвес повторил приглашение на рождественский ужин: «Хотя бы в этот святой вечер постараемся не вспоминать о войне и связанных с нею печальных обстоятельствах…». Серёжа вежливо согласился – сам он был не слишком религиозен, но знал, что обитатели южноамериканского континента относятся к своему католичеству чрезвычайно серьёзно.

И – язык мой враг мой! Дёрнул же нечистый на прощание задать вопрос: «Известен ли сеньору коменданту некий лейтенант Родриго Гальвес, состоящий в настоящее время на службе в перуанском флоте? Лицо собеседника сразу закаменело. К Серёжиному удивлению, он не пустился в расспросы, вполне простительные в подобной ситуации расспросы, а лишь подтвердил: да, Родриго на самом деле его младший брат, но, к сожалению, они прервали всякие отношения, даже переписку прекратили. Война? Нет, это случилось раньше – тут обстоятельства сугубо семейные, к политике не имеющие отношения, и с позволения сеньора оficial ruso, он не хотел бы обсуждать этот щекотливый вопрос…

– «Вот и использовал шанс… – уныло рассуждал Серёжа, шагая в сопровождении усатого стража к своей келье. – Физиономист из него никудышный, как, и знаток человеческих душ. Поди, пойми теперь: усугубил он своё положение упоминанием брата коменданта, или наоборот?»

Но к чему сейчас гадать? До Рождества считанные дни, и там, после нескольких рюмок чего-нибудь покрепче, можно будет вернуться к этой щекотливой теме.

Уже на пороге своего «узилища» он обернулся – и заметил мелькнувшую возле дома коменданта плаца женскую фигуру. Скорее, даже девичью – лёгкую, стройную, в богатой шёлковой накидке, какая вряд ли по карману жене гарнизонного сержанта или каптенармуса.

– Кто это такая, амиго? – поинтересовался он у сопровождающего. – Что-то раньше я её здесь не замечал…

– Так это ж сеньора Ачива, племянница коменданта! – ответил тот. – Она редко выходит, всё больше дома сидит, или по окрестностям гуляет, с дуэньей. Видите – та тощая жердь, вся в чёрном?

Серёжа пригляделся – действительно, за девушкой следовала высокая, сухопарая дама неопределённых лет в чёрной кружевной мантилье.

– А что за имя такое странное – «Ачива»?

– На языке племени мапуче «Ачива» означает «несущая свет». – охотно пояснил усач. – «Светлячок», если по нашему. Так-то её зовут Мария-Эстебания. Матушка Ачивы была наполовину индианка, как и её родная сестра, супруга нашего коменданта. Лет десять назад матушка Ачивы померла, и тётка взяла над девочкой опеку – годков-то ей тогда было всего ничего, пять или шесть. А после того, как и комендантша отдала Богу душу три года назад, Ачиву воспитывал дядя, то есть дон Гальвес.

– А с чего это ты, братец, так осведомлён в семейных делах коменданта? – спросил Серёжа, провождая взглядом очаровательную (расстояние не помешало это разглядеть!) сеньору Ачиву.

Сержант пожал плечами.

– Я состою при крепости ещё с прошлой войны, сеньор сapitán de fragata. Всё знаю – кто как живёт, кто чем дышит.

И он, лязгнув ключом, отпер крепкую, окованную железом дверь Серёжиной «кельи».