Итак, «Герцог Эдинбургский». Вооружённые четырьмя стальными казнозарядными восьмидюймовками и четырьмя орудиями калибром в шесть дюймов, фрегаты этой серии предназначались не столько для эскадренного боя, сколько для дальнего океанского крейсерства, почему и были в своё время включены в атлантическую эскадру Бутакова. После этого славного похода «Генерал-Адмирал» вернулся в Кронштадт, а его брат-близнец вместе с броненосным фрегатом «Минин» и двумя британскими трофеями, бронепалубной «Клеопатрой» и шлюпом-авизо «Скоморох» (бывший «Сипай») отправились на другой конец света. Миновав Средиземное море, они прошли Суэцким каналом, окончательно вырванным к тому времени из зубов британского льва, пересек Индийский океан и к началу лета бросили якоря во Владивостоке. Посетили визит в Нагасаки, где прошли чистку котлов, и в ноябре объявились уже у берегов североамериканского континента, в Сан-Франциско.

Серёжа вздохнул. Полторы тысячи миль – неделя экономическим ходом от Панамы до Кальяо, и ещё несколько дней до Вальпараисо. С каким бы удовольствием увидел, как превосходные крупповские восьмидюймовки «Герцога Эдинбургского» и «Минина» громят чилийские береговые батареи, как стальные конические бомбы дырявят, словно японские бумажные ширмы, борта броненосцев…

Увы, всё это только мечты – причём, мечты несбыточные. Российская Империя не участвует в этом конфликте. Потому Сергею Ильичу Казанкову, лейтенанту флота российского, и пришлось превратиться в сеньора Серхио, сapitán de fragata военного флота республики Перу. А он, вместо того, чтобы исполнять то, ради чего его послали сюда, на край света, прохлаждается в чилийской тюремной казарме, газетки почитывает!..

В дверь постучали. Тихо, осторожно, словно и не постучались вовсе, а так, поскреблись кончиками пальцев – ничего общего с бесцеремонными ударами кулаком, которыми предупреждали о своём появлении стражи.

Серёжа торопливо встал, торопливо одёргивая китель.

– Войдите!

Дверь распахнулась – и он замер, поражённый до глубины души.

– Сеньора… э-э-э… Ачива?

«…только бы не перепутать!..»

Стоявшая на пороге девушка – невысокая, стройная, очень смуглая, с волосами цвета воронова крыла и резкими чертами лица, – смерила его холодно-высокомерным взглядом.

– С вашего позволения – Мария-Эстебания. Ачивой меня зовут только домашние… ну и всякие неотёсанные болваны, да и то, за глаза.

…похоже, догадалась, что я расспрашивал о ней сержанта-тюремщика. Фу ты, как неудобно вышло…

– Я не знал, сеньора Мария-Эстебания, примите мои извинения. Итак, чему обязан столь приятным визитом?

– Сеньор Серхио, я не ошибаюсь? – перебила его излияния гостья.

«…если он и собирался её смутить – то ничего не вышло. Или просто румянец не так заметен на смуглой коже?..»

– Нет, всё правильно. Сергей Ильич Казанков к вашим услугам, сеньора. Можно Серхио, если вам так привычнее. А всё же, позвольте поинтересоваться: как вы сумели пройти мимо часового? Мне казалось, что караульная служба в крепости поставлена на совесть…

Она усмехнулась, и Серёжа обратил внимание на несколько непривычные черты её лица. Что, впрочем, совершенно не портило гостью.

…ах, да, она же индианка по матери…

– Я понимаю, что вам, как узнику, это, должно быть особенно интересно. Но увы, я вас разочарую: всем прочим подобный способ не подойдёт. Дело в том, что сержант Лопес знает меня с моих пяти лет и всегда отвернётся, когда не требуется смотреть слишком внимательно.

…вот же язвочка! Любопытно, и часто сержанту Лопесу приходится вот так отворачиваться?..

– Несмотря на снисходительность нашего доброго сержанта, мы весьма ограничены во времени. – продолжала девица тем же холодно-высокомерным тоном. Будто леди беседует в собственной гостиной с некстати заявившимся туда шалопаем… – Отец упомянул давеча, что вы встречались с лейтенантом Родриго Гальвесом. Не могли бы вы…

– Лейтенант Гальвес – это родственник вашего дядюшки, дона Гальвеса? – уточнил, словно невзначай, Серёжа. – Кузен, кажется?

– Родной брат. И я была бы искренне признательна, если бы вы не упоминали при дяде о нашей встрече.

– Буду нем, как рыба, сеньора. – горячо заверил Серёжа. – Слово морского офицера. Что до лейтенанта Гальвеса – позвольте узнать, чем вызван ваш интерес?

…вот так, поставим барышню на место. А то многовато о себе думает…

Гостья вскинула голову и одарила собеседника гневным взглядом.

…а как полыхнули глаза – ярко-зелёные, что особенно экзотично смотрится в сочетании с почти индейским обликом…

Но гневной отповеди на тему «А вот это совершенно не ваше дело, сеньор!», к удивлению Серёжи, не последовало. Девица справилась с собой, опустила голову и заговорила, медленно, негромко, примирительным тоном – словно извиняясь перед собеседником, которого потревожила в столь неурочный час.

«…он тоже называл её Ачивой, да. Когда Родриго впервые приехал в Вальпараисо, ей едва исполнилось шестнадцать. Высокий, красивый, блестящий морской офицер – как она могла устоять? Целыми днями они гуляли по окрестностям Вальпараисо, он катал её на парусной лодке, а вечерами вели долгие разговоры – о Европе, об Испании, которую он покинул ещё ребёнком вместе с родителями и старшим братом, и о том, как замечательно было бы однажды оказаться там…

Дядя долго ничего не замечал – или делал вид, что не замечает. Воспитание не позволяло ни ей, ни ему перейти границы приличий (несколько мимолётных поцелуев не в счёт), но когда Родриго заговорил о помолвке – дон Гальвес ответил брату категорическим отказом. Мольбы, слёзы, ссылки на то, что между ними нет прямой родственной связи и, значит, о кровосмешении говорить не приходится – всё было впустую. Полковник Рамиро Гомес не желал ставить под удар свою безупречную репутацию.

В итоге, Родриго уехал, холодно распрощавшись со старшим братом – тот дал ему понять, что не будет рад новому визиту. Влюблённым же осталось только обмениваться изредка письмами (их передавали с оказией, с моряками курсирующих между Вальпараисо и Кальяо пакетботов) и ждать, когда судьба станет к ним благосклоннее. В ожиданиях прошло около года, а потом началась война, и больше Ачива не получала от своего ненаглядного ни единого письмеца…»

Сказать, что Серёжа был смущён этим бурным признанием – значило бы сильно преуменьшить. Он не знал, куда девать глаза, кляня себя за ироничное отношение к исстрадавшейся, вконец отчаявшейся девчонке. Бедняжка явилась сюда, рискуя своей репутацией, добрым отношением дяди – а он принял её, как самовлюблённый идиот, не догадавшись, что внешняя высокомерность и холодность – единственная доступная ей защита. Решительно, есть только способ обелить себя в собственных глазах: сделать всё, о чём она попросит. И начать, конечно, с рассказа о встрече с лейтенантом Гальвесом…

Так он и поступил – и был изрядно огорошен её реакцией.