дорога здесь выпрямляется, и зной захлестывает вас дымящимися волнами.

Очутившись наконец внизу, мы сели в свою машину. Выехали мы утром в воскресенье, а к середине дня уже достигли предместий города. Мы так долго пробыли вместе, не разлучаясь ни днем, ни ночью, что казалось невероятным, как это мы вдруг разойдемся в разные стороны и как переживем — пусть недолгое — время, которое пройдет, прежде чем мы увидимся снова.

Я попробовала не думать об этом. Когда мы проезжали мимо базара, я посмотрела в окошко. Вокруг было спокойно. Я подсознательно отметила, что в этом спокойствии есть что-то неестественное даже для воскресного дня, но была слишком расстроена, чтобы это осмыслить. Стремясь оттянуть минуту расставания, я внезапно предложила:

— Пойдем пешком… Мне уже надоело ехать на машине.

— Хорошо, — сказал Ричард. Надо было только решить, где оставить автомобиль: тот, кого за ним пришлют, должен легко его найти.

Подумав, Ричард въехал в узкий тупик и остановился. После того как двигатель заглох, тишина стала особенно напряженной. Она как бы окружила нас стеной, давила на барабанные перепонки; и в то же время это была неполная тишина: мы слышали, как по соседней улице со скрипом тащится колымага, слышали громыхание двуколки, щелканье хлыста, шелест шин, позвякивание велосипедного звонка. Но я продолжала беспокойно прислушиваться, словно ожидая услышать еще что-то, хотя и не знала, что именно. Потом я вдруг поняла, в чем дело. Не слышно обычного базарного шума, похожего на гудение гигантского волчка.

Несколько мгновений мы сидели в нерешительности, потом Ричард поднял стекла автомобиля, а я причесала грязные от пыли порыжевшие волосы и вытерла платком потное лицо.

Обычно, стоит лишь поставить машину где-нибудь возле базара, как около вас, словно из-под земли, вырастают нищие, а вокруг нищих скоро собирается целый сонм зевак и детей, которые только и смотрят, как бы чем-нибудь поживиться.

На этот раз вокруг нас никого не было. Ни души. Мы вылезли из машины. Ричард взял меня под руку, и, миновав несколько переулков, мы прошли на торговую улицу. Двери домов были плотно закрыты, окна занавешены. От чего? От солнца? Ставни на витринах магазинов опущены. А почему бы и нет? Сегодня воскресенье. Но лотки, прежде никогда не закрывавшиеся, теперь были затянуты рыжей мешковиной; натыкаясь на эту неожиданную преграду, мухи раздраженно гудели.

Ричард спросил:

— Что случилось? Ты знаешь?

— Нет. Сейчас спрошу.

На противоположной стороне улицы, в полуоткрытых дверях, стоял человек. В доме горел свет, отчетливо обрисовывая его силуэт.

Я перешла улицу. Человек смотрел на меня почти бесстрастно, лишь с некоторой подозрительностью. Он жевал бетель, и губы его были кроваво-красными от сока. Наконец, смерив меня взглядом с головы до пят, он проговорил:

— Вы хотите знать?..

— Поэтому я и спрашиваю.

Он презрительно бросил в ответ:

— Где же вы пропадали все это время?

— Меня здесь не было шесть недель.

Видимо, смягчившись, он подался вперед и прошептал несколько слов, но я их не разобрала. Он хотел было повторить, но в это время подошел Ричард, и он остановился на полуслове, сплюнул жвачку в канаву и повернулся к нам спиной. Дверь с шумом захлопнулась.

— Что он сказал?

— Ничего.

— Но он же что-то сказал.

— Я не расслышала.

Мы пошли дальше. Улицы были не убраны, прохожих попадалось совсем мало. Будь это не днем, а вечером, можно было бы предположить, что объявлен комендантский час. У нас было такое ощущение, будто по пятам за нами, словно некое живое существо, ползет ненависть. Оборачиваясь, мы не замечали ничего подозрительного. Однако мы были уверены, что за каждой занавеской, за каждой наглухо запертой дверью притаились настороженно следящие за нами люди. Я несколько раз инстинктивно поворачивала голову, словно стремясь застигнуть врасплох тех, кто за нами подсматривал, но никого не могла заметить. Да я и не ожидала никого увидеть. Никого и ничего.

И все же на всех улицах за нами велось неослабное наблюдение. С возрастающим беспокойством я разглядывала щиты с объявлениями и афишами, пытаясь найти какой-нибудь ключ к раскрытию, тайны. Тщетно.

— Ты можешь это прочесть? — Ричард показал на выцветшее полотнище, протянутое поперек узкой улочки. На нем были грубо намалеваны какие-то слова. Краска подтекла, строки сливались, и трудно было их расшифровать. Но смысл угадывался безошибочно — лозунг начинался и кончался непристойной бранью и был исполнен такой ненависти, какую способна накопить в себе только оккупированная страна.

— Пойдем, — сказала я, беря Ричарда под руку.

— Что здесь написано?

— Ничего такого, что я могла бы перевести.

Он сказал:

— Кое-что я понимаю. Но не все.

— Пойдем, — повторила я. И пошла сама, надеясь, что он последует за мной. Но он продолжал стоять под трепетавшим на ветру полотнищем, стараясь разобрать черные расплывшиеся буквы.

В этом месте улица круто сворачивала; сделав еще несколько шагов, я вдруг оказалась за углом. «Пожалуйста, пойдем, — мысленно умоляла я Ричарда. — Пожалуйста, пойдем. Ну, пожалуйста…» И тут я услышала громкий звон — звон разбитого стекла, приближаясь по извилистой улице, этот звук непрерывно нарастал. Он был так оглушителен, что я впала в оцепенение. Несколько секунд я стояла, подняв голову: все небо вдруг застлали крылья каких-то зловещих птиц. Затем послышался другой звук, похожий на слабое шипение выходящего газа. И тогда я побежала, чувствуя, что страх вот-вот обрушится на меня, словно падающая башня.

Ричард не двигался, он стоял там же, где я его оставила. Он поймал меня в свои объятия и крепко прижал к себе. Сначала я не слышала, что он говорит, в ушах у меня все еще гремело. Я плотно прильнула к нему. Только бы его не выпустить. Если разниму руки — меня унесет прочь. Уйду — он останется. Или его унесет прочь, я же пропаду здесь одна.

Немного погодя я обрела дар речи.

— Что случилось? Тебя ранило?

— Нет, все в порядке. Пойдем.

— Что случилось? — повторила я.

Он толкнул ногой острый треугольный кусок янтарного стекла.

— Точно не знаю… В меня кинули вот это.

Что бы это ни было, бросок был точным и сильным. Стеклянная посудина пролетела мимо Ричарда на расстоянии всего нескольких дюймов и разбилась о вымощенную камнями сточную канаву. Ее осколки упали в густую, вязкую жижу, а содержимое, вспенившись, брызгами разлетелось по улице, наполнив воздух едким запахом.

Поблизости находился небольшой альков, образованный покосившимися стенами двух полузаброшенных домов. Судя по остаткам тростниковой крыши и копью с широким наконечником, водруженному перед каменным жертвенником, здесь некогда помещалась молельня.

Ричард завел меня в это убежище, и я присела на камень. Только