тогда я почувствовала, что силы меня покидают. Над головой все еще кружились вороны и коршуны, казавшиеся совершенно черными на светлом фоне неба.

— Подожди здесь, — сказал Ричард. — Я схожу за машиной.

Я встала.

— Нет. Я пойду с тобой.

— У тебя немного усталый вид. Дай уж я…

— Нет. Пожалуйста. Я пойду с тобой.

— Зачем? Ты думаешь, так для меня безопасней?

— Я только хочу…

— Ты думаешь?..

— Ну, пожалуйста, Ричард! — сказала я в отчаянии. — Не спрашивай меня ни о чем. Я хочу пойти с тобой. Хочу быть вместе с тобой. Разве это не естественно?

Он не стал больше спорить. Мы пошли обратно тем же путем. Реальность, которую мы не хотели признать, впилась в нас, точно вампир, сосущий кровь, и наша любовь, этот, казалось бы, нерушимый союз, оказалась под угрозой.

И вот настала перемена — такая незаметная, почти неуловимая, что я не могла сказать, как она произошла, эта перемена, я только знала, что она произошла; и хотя я внушала себе, что ошибаюсь, в глубине души росла уверенность, что никакой ошибки здесь нет. Тишина, царившая на этих улицах, завладела и мной. Я стала ее неотъемлемой частью, она уже не отвергала меня; и что бы ни делал тот, кто оказался под невидимым покровом тишины, он уже не может с такой легкостью протянуть руку оставшимся снаружи.

С некоторым удивлением я обнаружила, что автомобиль стоит на прежнем месте. Его никто не тронул. Ричард включил заднюю передачу и стал выруливать из тупика. Тишина подхватила шум двигателя, усилив его до хриплого рычания. Шум этот казался вульгарностью, бестактностью по отношению к столь полной тишине.

Ричард сказал:

— Поедем другим путем. В объезд базара.

— Хорошо.

— Правда, это займет у нас гораздо больше времени. Хорошо еще, что бак полон.

— Да.

Непринужденная беседа. Словно между случайно встретившимися знакомыми. Разговор о пустяках, чтобы заполнить щели, которые могут превратиться в пропасти — непроходимые пропасти.

Целый час мы петляли по кривым улочкам, прежде чем добрались до противоположного края базара. Атмосфера тут была уже не такая напряженная. Угнетенное состояние мало-помалу проходило. Потребность в непрерывном поддержании разговора уменьшалась, пока не отпала совсем. Теперь можно было и помолчать; между нами установился неустойчивый мир.

Через некоторое время мы въехали в жилой район; и здесь, среди респектабельных особняков и веселых газонов, трудно было поверить, что случай, только что происшедший с нами, был чем-то реальным. В паническом страхе убегая от действительности, я молилась, чтобы это был сон. Ах, если бы это был только дурной сон! Я готова была терпеть, сколько хватит сил, лишь бы в конце концов избавиться от него. Но ведь я знала, все время знала, что бежать не так-то просто, дверь открывается только в одну сторону, и если из нее выйдешь, то обратно уже не вернуться.

Ричард что-то сказал, но я не расслышала. Ему пришлось повторить:

— Куда едем? К твоему брату?

— Нет, к Рошан. Мои вещи у нее.

Дом Рошан, в котором она бывала так редко и который оставляла с легким сердцем, даже не испытывая сожаления. Старый дом строгого, без педантизма, колониального стиля, но с изящным сводчатым порти? ком и подъездами, а также двумя наружными витыми лестницами ажурной работы, живописно поднимавшимися до самой крыши.

Ехать нам оставалось совсем немного. И то, что еще не было высказано, таилось в нас, словно злой дух, который можно изгнать только одним способом.

«Сейчас я скажу ему», — подумала я. Еще миля осталась позади. «Сейчас». Еще миля. Мы съехали с гудронного шоссе на проселочную дорогу, ведущую к дому Рошан. Отсюда уже была видна бугенвиллея в полном цвету; ее тяжелые оранжевые и пурпурные листья ярко горели на фоне белых стен дома.

— Ричард, — наконец выдавила я. — Ты не думай, что…

Мы уже почти приехали, мы были у ворот, от которых начиналась мощенная каменными плитами подъездная дорога. Переполнявшие ум мысли никак нельзя было выразить в словах, испуганно шарахавшихся от бурных водоворотов, образованных этими мыслями.

Машина замедлила ход, потом остановилась. Нужные слова все не находились. Вот стих двигатель, и в наступившей тишине стало слышно, как шелестят вафлеобразные листья бугенвиллеи. Казалось, это шуршит бумага.

Ричард молча обнял меня. Я прижалась к нему, плотно закрыв глаза. Любовь болью отдавалась в груди. Но это длилось лишь несколько мгновений. Потом мной снова завладел злой дух — назойливый, беспокойный. Отстранясь от Ричарда, стараясь смотреть на него в упор, я сказала:

— Ричард… Это не тебя ненавидят… не таких, как ты. Поверь мне! — с отчаянием в голосе воскликнула я. — Не могу я…

Он спокойно посмотрел на меня.

— Ужасно неприятно чувствовать себя нежеланным. Хуже того, ненавистным.

— Разве ты не слышал, что я тебе сказала: ненавидят не тебя. Я же знаю!

Он мягко возразил:

— Ты действительно считаешь, что ко всем можно подходить по-разному? К каждому с отдельной меркой? В наше время? После того, что сегодня случилось?

Конечно, нет. На это никому не хватает ни терпения, ни мужества, ни времени. Либо на этой стороне, либо на той. Совсем просто, даже ребенок поймет. А что посередине? Да ничего! Ты показываешь свой значок и занимаешь место либо справа, либо слева. Середины нет. У тебя нет значка? Его заменит твое лицо, цвет твоей кожи, твое произношение, твоя одежда. Ты не просила, чтобы тебя куда-нибудь зачисляли? У тебя нет выбора и нет другого места. Но ведь человек — сам себе хозяин, он может…

— Ты дрожишь, — сказал Ричард, прижимая меня к себе. — Что с тобой, милая? Чего ты боишься? Все уже кончилось.

Но это был не конец, а только начало. Начало чего? Этого я сказать не могла.

Говорят, что в жизни бывают моменты, когда человек отворяет дверь будущему. Мне казалось, что такой момент наступил. Но‘у меня не было ни сил, ни мужества посмотреть в лицо грядущему. Поэтому я и не могла говорить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я немного удивилась, застав Рошан дома. Как она объяснила, освободили ее потому, что понадобилось место для других.

— Сначала я не жалела, что меня выпускают, — сказала она. — Тесновато стало в камере. Но когда вышла на свободу, то увидела очередь: люди ждут, когда их посадят. Если б я знала об этом, то не вела бы себя, как ягненок.

Слушаешь Рошан и никогда не поймешь, серьезно она говорит или шутит. Я спросила:

— Много было беспорядков?

Рошан пожала плечами.

— Не так много, как ожидали некоторые.

— Например, Говинд?

Она ответила не сразу.