— Ну попробуй.

— Ершишься. Что ты скрываешь, Миш? Куда ты постоянно пропадаешь?

— Сначала помогал Хруцкой в Лабораториуме, и после того, как отработал повинность, порой захожу к ней помочь. Она интересуется влиянием родовой силы на артефакты.

Ирэн кивнула.

— С Ядвигой я говорила. И еще она сказала, что ты приходил к ней с Денисовым и Грасс. Я расспросила Аню, но…

— Что, послала?

— Послала. Это же Грасс. Но куда сильнее меня удивило то, что ты спелся с Денисовым. Вас ведь обоих сегодня не было на докладе. Где вы были?

Я медленно допивал чай стараясь выиграть время.

— Вы что, нашли способ выбраться из Аудиториума? — внезапно спросил Сперанский.

— Это ты с чего взял?

— С того, что недавно Денисов выложил очень крупную сумму за какую-то колдовскую хреновину. Некоторые старшекурсники промышляют тем, что делают зачарованные разрешения на выход с территории.

— Ага, и он бы со мной так легко поделился подобным добром, — съязвил я.

— Вот это и удивительно, — Сперанский подался вперед и вперился в меня злыми зелеными глазами. — Что могло объединить двух известных врагов?

Я молчал. Ирэн украдкой налила мне еще чаю, и я присосался к спасительной кружке. Что мне им сказать? Что мы выполняем определенные поручения от Мустафина?

“Не говори им про ту ночь”, — донеся до меня чуть глуховатый голос Ронцова. — “Мы же пообещали ректору, что никто пока что ничего не узнает”.

“Не скажу. Про это — не скажу”.

— Ну так что? — Ирэн скрестила руки на груди и откинулась на спинку стула. — По-хорошему говорить не хочешь?

— Хочу, — почему-то слова давались мне с большим трудом. То ли чай так подействовал, то ли в комнате было слишком натоплено, но меня почти мгновенно разморило. Прошибло на пот, аж рубашка промокла, руки и ноги налились приятной тяжестью… — Хочу. Но… Не могу.

— Это поправимо.

Сперанский и Ирэн переглянулись, и он ей кивнул.

— Работает. Приступай, Ирина.

Кажется, я начал сползать со стула на пол, но Коля успел подхватить меня. Тут же подоспел Ронцов — и вдвоем они отволокли меня на кровать.

— К… к чему? — Чем дальше, тем сложнее мне становилось ворочать языком. Сон навалился на меня, как тяжелое одеяло, вылезти из-под которого не было сил. Сознание утекало, а разум проваливался в манящую тьму. — К чему приссс…ступать?

Ирэн нависла надо мной, и я едва различил ее смазанную улыбку. Перед глазами все плыло.

— Прости. Но если не хочешь рассказывать, тогда ты все мне покажешь, — сказала она.

Я попытался вырваться. Барахтал руками и ногами, наивно полагая, что это поможет. Для меня каждое движение было тяжелым, словно я греб по воде, преодолевая ее сопротивление. Но на самом деле я почти не шевелился. Тело совсем не слушалось.

Что же они подмешали мне в чай? Не могло быть такого, чтобы меня так легко срубило. Да, устал и надышался горящей химии и дыма, но… Нет, нет, это чаек был непростым…

— Не надо… — прохрипел я, отчаянно цепляясь за реальный мир. Тьма наступала, наваливалась на меня и тащила за собой в кромешный мрак. — Нельзя…

— Ребят, может все же повременим?

Кажется, это был голос Ронцова. И пусть он не знал всей моей истории, но ему хватило уже того, что случилось той ночью и последующего договора с ректором.

— Поздно.

А это, видимо, был Коля. Ну сволочь Сперанская, не ожидал я от тебя такого. Что, любопытство загрызло? Или просто проявились собственнические замашки?

Лишь Ирина не высказалась ни за, ни против. Я почувствовал ее прохладную ладонь на своем лбу.

— Пожалуйста, закрой глаза, — тихо сказала она. — Я постараюсь быстро… Прости меня. Прости…

Дура!

— Ты… ты не понимаешь…

Не знаю, что за вещество было в чае, но я ощущал себя словно под странным наркозом. Сперва меня обездвижило физически, а затем начало парализовывать и разум. Ужасное ощущение, словно ты застываешь во времени и пространстве, все осознаешь, но ничего не можешь сделать — только испытывать эмоции.

Я как мог отбивался от мрака, но он победил меня, окружил и поглотил. Я оказался во тьме — не страшной, но и не сказать чтобы сильно дружелюбной. Почему-то мне подумалось, что нечто подобное люди испытывают на грани смерти или в коме. Я в ад и рай не верил, так что да, наверняка меня ожидала только тьма.

Но не успел я к ней привыкнуть, как яркий белый свет прорезал мрак на лоскуты, ворвался в это необъятное пространство и резанул мне по глазам. Я инстинктивно зажмурился и даже потянулся по привычке к лицу, чтобы прикрыть глаза ладонями, но…

Я был духом. В той самой форме, какую принимал, когда меня поглотил источник. Я снова себя не ощущал.

Свет становился все ярче, он словно прожог меня насквозь, и наконец все пространство окрасилось уже знакомым мне молочно-белым сиянием. Передо мной стремительно вырастало родовое древо, на “небе” висел яркий белый шар Источника.

— Я что, дома? — попытался пошутить я, но понял, что все мои мысли здесь выражались вслух.

Толпа бледных духов беспокойно шевелилась и бормотала. Все они быстро приближались ко мне, окружали. И чем ближе подходили, тем громче становился их ропот.

— Опасно! — передо мной возник дух прародителя — того самого деда, который часто говорил со мной от лица остальных предков.

— Сам знаю.

— Не только для тебя. Для них опасно! Дети полезли в шкаф для взрослых!

— Да знаю я, знаю! — выкрикнул я. — Что делать прикажешь? Я ведь даже шевельнуться не могу! Они меня опоили!

— Глупые отроки…

— Ага. Хотели, как лучше, а получилось, как всегда, — процитировал я крылатую фразу Черномырдина. — Раз уж вы меня на ковер вызвали, то посоветуйте, как выкручиваться.

— Мы к тебе воззвали по иной причине, Михайлушка, — от толпы духов отделился тонкий женский силуэт в старомодном пышном платье. — Поручение тебе дали грешное. Нельзя тебе друга убивать.

— Константин мне не друг, — ответил я.

Дама, казалось, улыбнулась.

— Конечно, друг, Михайлушка. Думать ты можешь что угодно, но от нас свое сердце ты не спрячешь. А сердце не обманет. Задружились вы, соколики. Повоевали, посоревновались да вот и сошлись не в радости, а в беде. Но даже кабы у вас не сладилось с Денисовым, все равно морить его — грех большой. Невинный он, хоть и дурень каких еще поискать.

Я кивнул.

— Это я и сам знал.

— Знал да сомневался, — улыбнулась дама-дух. — Вот тебе предостережение. Коли заморишь его насмерть, то род наш ослабишь. Нельзя этого делать. А ежели все же совершишь сию хулу, то добра не жди. Не один пострадаешь — аукнется всему семейству.