— Ты хочешь ехать со мной? В Париж?… В Бретань?

— Да, именно так.

— Мне очень жаль, но и речи быть не может.

— Мы же договорились…

— Ни о чем мы не договаривались! — прервал меня он. — У меня нет времени заниматься тобой. Я еду в Бретань писать и не имею намерения устраиваться там семейной парой. Нам нечего делать вместе, тебе девятнадцать лет, мне вдвое больше. И я хочу заниматься живописью, а не обзаводиться семьей.

— Я тоже хочу заниматься живописью. Я не буду вам в тягость, вы даже не заметите моего присутствия, мы будем видеться вечером или когда захотите, я же не требовательна, вы знаете, я ничего у вас не прошу, только возможности быть рядом. И я буду помогать вам в вашей работе.

— Ответ "нет", Маргарита, категорически "нет". Мне помогает мой брат. Больше мне никто не нужен.

— Я не это хотела сказать, ведь я люблю вас, Винсент, как ни одна женщина вас не любила. Я сделаю все, что вы захотите, стоит вам только сказать. Я принесла свои драгоценности, знаете, которые мне остались от матери, их легко можно продать, и за хорошую цену, на это можно прожить долго, пока вашу живопись не признают и…

— Ты что, совсем не слышишь то, что я говорю? Я не хочу, чтобы ты следовала за мной. Твоя жизнь здесь, Маргарита, не со мной. Сходи на танцы, развлекайся с молодыми людьми твоего возраста и забудь меня. Если хочешь, выходи за своего аптекаря, это будет неплохая жизнь. Но у нас нет общего будущего.

— Вы обещали мне…

— Я был честен с тобой и никогда тебе не лгал, ничего не скрывал, ты просто нафантазировала, вот и все.

— Но мы же оба…

— Я не хотел никаких отношений с тобой, ты слишком молода, я поддался, это верно, я не должен был, но я ничего не обещал.

— Если вы меня покинете, я сойду с ума.

— Нет, Маргарита, ты какое-то время погрустишь, но это пройдет, потому что тебе девятнадцать лет, а потом ты меня забудешь и будешь себя спрашивать, как тебя угораздило влюбиться в такого жалкого типа, как я, посмеешься над этим, и будешь права. Я к тебе прекрасно отношусь, ты же знаешь, но между нами ничего быть не может. Совсем ничего.

— Вы не поняли. Это не легкая интрижка. Я умру, и все.

— Вовсе нет, ты вернешься к себе, и со временем…

— Вы не знаете, на что я способна, Винсент, я не белая голубка.

— Ты начинаешь меня утомлять, Маргарита. Я не влюблен в тебя. Я не люблю тебя, понимаешь? И ничего не могу для тебя сделать.

— Это ужасно, что с нами стало.

Винсент снова надел свою шляпу, снял подрамник с мольберта, в два счета сложил все, бросил палитру и кисти в сумку, вскинул ее на плечо, взвалил мольберт на другое, осторожно взял еще сырое полотно и пошел в сторону деревни, повернувшись ко мне спиной. Я смотрела на него, покидающего меня, потом выхватила отцовский револьвер и приставила его к виску.

— Я действительно любила вас.

Мой палец надавил на гашетку, рука дрожала. Я не боялась умереть, наоборот, это стало бы освобождением, новым миром, где прекратились бы страдания. Мне разрывал сердце Винсент, который уходил, не оглянувшись, и я не могла сдержать слез.

— Прощайте, Винсент. Не забывайте меня.

Он обернулся, замер. Уронил сумку, мольберт и холст, шляпа слетела, он сделал несколько шагов ко мне, протянув руку, словно хотел дотронуться до меня на расстоянии.

— Не делай глупостей, Маргарита, оно того не стоит. Я твой друг, ты же знаешь.

— Это неправда, вы бросаете меня.

— Я должен жить своей жизнью, я не тот мужчина, который может завести семью. Тебе нечего ждать от меня.

— Я только хочу, чтобы мы жили вместе.

Винсент был уже рядом и улыбался с грустным видом.

— Я очень хотел бы любить тебя так, как ты достойна, чтобы тебя любили, но ты просишь о невозможном.

— Без вас жизнь не стоит того, чтобы ее прожить.

— Умоляю, Маргарита, постарайся понять. Я думал, что ты уехала, что я для тебя ничего не значу, я ждал, но не получил от тебя ни слова, ничего. Я не знал, что делать. Сказал себе, что ты тоже поняла, что нам не быть вместе, и решила отдалиться, я подумал, что это к лучшему. Что у нас был прекрасный роман, но он должен закончиться. Понимаешь? Ты навсегда останешься моим другом. Мы еще увидимся. Нас будет связывать то, что между нами было и о чем будем знать только мы. Ты всегда будешь моим маленьким подсолнышком.

— Нет, Винсент, все кончено, без вас жизнь не имеет смысла.

Мы остались стоять лицом к лицу. Сколько времени? Сегодня я уже не могу сказать, его глаза проникали в глубины моей души и сердца, они пронзали меня. Я ждала, что он мне улыбнется, бросит соломинку, за которую я могла бы ухватиться, скажет, что в конечном счете не так уж все безнадежно, что, наверно, можно попробовать, я готова была согласиться на что угодно, если б он дал мне хоть один, самый ничтожный шанс. Моя рука чуть дрожала, палец застыл на курке. А потом Винсент бросился на меня, схватил за руку и попытался вырвать револьвер. Я сопротивлялась как могла, борьба была короткой и неравной. И раздался выстрел. Вспышка, которая положила конец этой невероятной схватке. Винсент отступил, поднес руку к животу, на рубашке проступило пятно крови. Ошеломленная, я застыла в ужасе. Он опустился на одно колено, прижав кулак к животу. С огромным усилием поднялся.

— Быстро ступай домой. Я вернусь на постоялый двор и позабочусь о себе. Вроде ничего серьезного.

Спотыкаясь, он побрел в сторону деревни. Какое-то время я провожала его взглядом, потом заметила, что он бросил мольберт, сумку и холст, и, как помню, сказала себе, что если он оставил свою картину в дорожной пыли, значит ему очень плохо.

Подсолнух в небе начинает корчиться от боли и вращаться, как юла, его лучи выплясывают жуткую сарабанду, он ослепляет, я чувствую, как меня охватывает волна жара, мне кажется, я плавлюсь, не могу дышать, тело сотрясает дрожь, земля начинает раскачиваться, все кружится. Потом подсолнух взрывается вспышкой света, и я теряю сознание.

* * *

* * *

Что было дальше? Это рассказал мне брат, и отец тоже, но с ним пришлось сражаться несколько месяцев, вырывая каждую подробность, как колючий шип. Аделина Раву, верная себе, меняла свой рассказ всякий раз, как мы встречались, в зависимости от того, что она услышала или где-то прочла, однако только самая первая ее история отражает в действительности то, что она видела на постоялом дворе своего отца и что доверила мне несколько дней спустя, еще не отойдя от потрясения. Она не могла такое придумать, да и другие свидетели тайком поделились со мной, что и дало возможность восстановить мозаику тех черных дней.