– Какое наглое вранье! – покачал головой я. – У нас и не было с ней ничего.

– Правильно, потому и не было, что она тебя всерьез не воспринимала. Ты для нее всю жизнь был кем-то вроде обслуживающего персонала, – припечатала Римка. – Потом эта Катя Калашникова, доцент, репетиторша… И опять ведь у вас не срослось, да? Только подумай: все, как на подбор, у тебя кандидатши наук!.. Ну а теперь ты на богатенькую Мишель повелся. Смотри, Пашенька, слопает она тебя и не поперхнется.

За монологом, повергшим меня в ступор, Римка не переставала есть. Она расправилась с пиццей, теперь ей принесли десерт – мороженое с шоколадом и бананами, и она поглощала его с неослабевающим аппетитом. Что мне в ней нравилось – она никогда не парилась по поводу лишних килограммов, хомячила все подряд и сохраняла идеальные (на мой взгляд) формы. Мне же, когда начинались разговоры, подобные сегодняшнему, кусок не лез в горло.

– Ты не волнуйся, Пашенька, я тебя жду уже давно, – пропела моя верная помощница, словно подводя итог своему выступлению. – И еще какое-то время подожду. Но мне все-таки почти двадцать семь. И если я вдруг сама в другого влюблюсь – могу ведь перед ним не устоять. И уйду и от тебя, и из агентства твоего. В итоге всем нам будет только хуже. А сейчас давай забудем, что я сказала. Мои слова ни к чему тебя не обязывают. Поэтому закажи себе пивка, дожуй спокойно пиццу и займемся работой, как договаривались.

Петр Ильич Васнецов проживал в стародачном поселке Щербаковка в паре километров от Кольцевой. Едва я свернул с трассы, по которой в пять рядов неслись «Лексусы» и «КамАЗы», бетономешалки и «Жигули», «Вольво» и ржавые «Газели», меня охватила сонная одурь дачного подмосковного лета. По обе стороны асфальтовой дороги за скромными заборами покачивали ветвями вековые сосны и полувековые тополя. Мамашки, выстроившись клином, не спеша катили коляски. Скользил одинокий велосипедист. Трое узбеков шли из магазина с авоськой, полной батонов. Успокоение, умиротворение, нега…

И здесь, в подмосковном раю, доживал свой век Петр Ильич Васнецов, некогда секретарь ЦК КПСС. Как вчера мне рассказала Римка, Васнецов оказался единственным фигурантом нашего дела, о ком была персональная статья в «Википедии». Биография у мужика вышла достойная, чего там говорить! С семнадцати лет, приписав себе год, воевал на фронте, на передовой. Тяжелое ранение, два ордена, куча медалей. Победу встретил в Праге. Демобилизовался только в сорок девятом в звании капитана. Тогда же приехал в Москву (сам он из какого-то сельца под Ельцом) и поступил в МИМО. В пятьдесят первом женился на Валентине Петровне (прабабке моей Мишель). Самое интересное (этот факт романтичная Римка уже не в сетевой энциклопедии надыбала, а в других, беллетризованных, биографиях старика), что жена его происходила чуть ли не из соседнего села. Но познакомились они в Белокаменной, на студенческом вечере в честь Нового, пятидесятого года. Жена по образованию историк, всю жизнь преподавала философию, доктор наук, и еще за год до смерти (последовавшей в две тысячи седьмом) читала лекции в университете. Стало быть, разделяла с супругом все тяготы и радости – а в их совместной жизни хватало и пряников, и пышек, и синяков, и шишек.

С пятьдесят пятого года товарищ Васнецов числился на партийной работе, а в пятьдесят седьмом его послали (тогда это, конечно, было чудо необыкновенное) в аспирантуру Колумбийского университета. С пятьдесят девятого Петр Ильич трудился в аппарате ЦК КПСС, а с января шестьдесят седьмого года стал (что один в один совпадало с рассказом Мишель) личным помощником Генерального секретаря Леонида Ильича Брежнева. Затем Васнецова в середине шестьдесят восьмого настигает опала. Его назначают заместителем главного редактора журнала «Молодой коммунар» (для личного помощника лидера страны падение болезненное!). И снова – официальная биография прадеда не противоречила тому фантастическому рассказу, что поведала мне его правнучка.

Однако упрямый дядька снова пробивается наверх, и в середине семидесятых его посылают трудиться в представительство СССР при ООН в Нью-Йорке. Там он и знакомится с Горбачевым, когда последний, еще не будучи Генеральным секретарем, совершает визит в Штаты. Чем-то оба они глянулись друг другу, и, когда Горби приходит к власти, он немедленно выдергивает Васнецова из Америки и делает его официально секретарем ЦК, а неофициально – своей правой рукой. В девяносто первом Петр Ильич, следом за Михаилом Сергеевичем, уходит в отставку. Какое-то время трудится в «Горбачев-фонде», а с девяносто пятого – на полном покое. И, как мне рассказала Мишель, живет безвылазно на своей даче в Щербаковке.

Я не стал звонить дедушке или тем паче нацелившейся на его богатство приживалке. Вряд ли в восемьдесят четыре года Васнецов надолго покидает дачу. Да и гражданка – как ее там? – Толмачева, наверное, не часто бросает своего дедулю без присмотра. Если я застану их врасплох, наедине (думал я) – легче будет разглядеть суть этой парочки.

Машину я бросил под березой на просторной, не мощеной боковой улице, заросшей одуванами и крапивой, и пошел разыскивать усадьбу Васнецовых. Она оказалась совсем рядом – улица Садовая, дом три: длинный деревянный забор (слегка вылинявший, слегка покосившийся). Бетонная плитка на въезде поросла травой. Ни новейшей видеокамеры, ни домофона – только кнопка звонка. Дача явно знавала лучшие времена и потихоньку приходила в запустение.

Я позвонил. Ничто не откликнулось – да и самого звонка я не услышал. Я выждал и нажал на кнопку еще и еще раз. Никакого отзыва. Ни голосов, ни хлопнувшей двери, ни шагов, ни «кто там?», ни лая собаки. Я потерпел пару минут и перемахнул через забор. Волкодава на участке, похоже, не было – а что со мною смогут поделать старик и женщина? Максимум – вызвать милицию. Ну а с коллегами, пусть и бывшими, я уж как-нибудь столкуюсь.

Я мягко приземлился на подушку старых листьев. Их здесь, по-моему, сроду не убирали. Участок весь зарос лесом. Орешник чередовался с березами, молоденькие клены тщетно боролись за жизненное пространство со старыми елями. Пила и секатор садовника, очевидно, в последний раз касались этих стволов лет двадцать назад. Сквозь заросли даже дома не было видно. Я стал потихоньку пробираться сквозь колючки к центру усадьбы. Мне вспомнилось, сколько сил, приключений и средств понадобилось моей бывшей, Кате Калашниковой, для того, чтобы обустроить свои сотки в ближнем Подмосковье. «Н-да, – подумал я, – бесхозяйственно пропадает супердорогая подмосковная землица. Конечно, если гражданке Толмачевой удастся охмурить старика, она быстренько наведет в усадьбе свои порядки. А если ей не подфартит – земелькой столь же охотно распорядится Мишель».

Я вышел наконец на опушку здешнего леса и увидел сквозь стволы старый дом. Конечно, лет тридцать назад, в советские времена, он мог поразить воображение: два этажа, две огромных застекленных террасы, большой балкон… Однако теперь в сравнении с особняками на Рублевке и Новой Риге (да и кое-где здесь, в Щербаковке) жилище бывшего секретаря ЦК выглядело скромной избушкой. И я зашагал было к усадьбе, как вдруг…

Я опустил взгляд и увидел, что на меня абсолютно бесшумно, огромными прыжками, налетает подлинное чудовище. Мгновение спустя я понял, что это собака – восточноевропейская овчарка. Она неслась, как меховой снаряд – и у снаряда сверкали клыки. Я заметил валявшийся у моих ног тяжелый сук и наклонился к нему – но подобрать не успел. Единственное, что смог, – прикрыл одной рукой голову, а другой горло. Пес налетел, но не стал, слава богу, вцепляться. Он с маху врезался в меня в прыжке всем телом. Его вес, помноженный на скорость, оказался изрядным. Я почувствовал сильнейший удар и полетел на землю. А собака нависла своей мордой прямо над моим лицом и, скалясь, угрожающе зарычала.