Маги и регулятор ждали меня сразу за перевалом. Стояли посреди дороги, не прячась, не прикрываясь пока никакими щитами. Я не чувствовал и засадных рун. Может быть, они хотели начать с разговора.

Ещё раз вызвав в памяти руны, я поднял руку и помахал им.

Мастер Креберт помахал мне в ответ.

Улыбнулся.

Он не был совсем уж добреньким наставником, а я хоть и был у него на хорошем счёту, но в любимчиках не ходил. И всё же я был ему благодарен за науку, он научил меня многому, а несколько раз прикрыл глаза на шалости и глупости, что ещё важнее. Мастер Креберт всегда особо хвалил меня за бережливое отношение к времени, за то, что я ценил каждый миг и не спешил превращать его в волшебство. Он и сам был таким же – жадным до жизни, по-хорошему скуповатым на время магом.

Он слушал мои слова, когда я приносил клятву верности Тёмной Империи, рунной магии и собратьям-волшебникам. Он был свидетелем моей клятвы и, значит, хранителем моей чести.

Я точно знал, как пойдёт наш разговор…

Мастер Креберт воскликнет: «Грис, мальчик, как ты постарел! Нельзя так тратить время!» Покачает головой и вспомнит какой-нибудь случай из обучения, памятный нам обоим. Потом представит своих спутников. Предложит поговорить по-хорошему. Подойдёт ко мне, обнимет, сокрушённо покачает головой. Скажет, что повелитель ценит своих магов и никогда не поздно покаяться. Что они отвезут меня и Миру в Тёмную Империю, а караван землеведов мирно проследует дальше. Что если я проявлю благоразумие, всё будет хорошо. Что сопротивляться трём магам и регулятору – самоубийство, я ведь это понимаю? Я буду кивать, потом наотрез откажусь, и на глазах Креберта покажутся слёзы. Он развернётся и пойдёт обратно, я ведь не стану бить в спину своего учителя.

Потом мы станем строить руны и вливать в них жизнь.

И в какой-то миг я пропущу смертельный удар или упаду на подкосившихся ногах лицом в холодную грязную землю, умирая от старости.

Потому что один против четверых – не воин.

…Я улыбнулся мастеру Креберту в ответ.

И выстроил перед собой рунный узор с амулета Акса Танри.

Столько дней и ночей я провёл, изучая эти руны, что они всплыли перед глазами мгновенно…

Манназ – Человек, в центре.

Альгиз – Жизнь и Смерть, кольцом вокруг.

Турс – Шип, руна удара, вплетённая в Альгиз.

Вуньо – Радость и Горе, сопровождающие Альгиз.

Наудиз – Нужда, налево.

Гебо – Дар, направо.

Шесть рун раскрылись передо мной.

И я впервые дал узору то, что он хотел.

Время!

Четыре года моей жизни вошли в Манназ, и руна запылала в воздухе великанским подсвечником – трёхметровой высоты столб белого огня, разделивший меня и врагов. Альгиз с шипением, будто горящая змея, обвил его красно-чёрным пламенем. Турс выстрелил четырьмя дымчатыми щупальцами в магов. Зелёным огнём замерцала руна Вуньо. Наудиз и Гебо распахнулись серыми крыльями.

Лица магов исказились от неожиданности. Я видел, как возникают перед ними рунные щиты. Как разгорается на лбу регулятора руна Бога.

Это не имело значения.

Рунный узор Акса Танри пробивал всё.

Ещё один год моей жизни вошёл в Манназ – и щупальца Турса обвили врагов.

Но ничего не происходило, руна ждала, она хотела больше, больше, больше моей жизни!

Да подавись ты!

Я закричал, раскидывая руки, – Наудиз и Гебо заколыхались, будто крылья.

Мне незачем жалеть своё время, рунный узор Акса Танри неотразим, но даёт слишком сильную отдачу.

Я влил в Манназ десять лет жизни.

Руна взревела, полыхая огнём, становясь почти вещественной и твёрдой.

Турс ударил.

Во врага и отдачей в меня.

Это было нестерпимо больно, так, что у меня подкосились ноги – и я рухнул на колени. Дыхание перехватило, жгучей болью сдавило грудь, сердце билось, пытаясь пробить рёбра. Малая толика отдачи была слишком сильна, чтобы её выдержать.

Три мага и регулятор бились в корчах. Но если маги умерли сразу и их тела плясали как марионетки, то регулятор никак не хотел умирать – и упрямо смотрел на меня ненавидящим взглядом Тёмного Властелина. Смотрел, пока его ноги с хрустом ломались в коленях, смотрел, когда оторвалась правая рука, смотрел, когда лопнул левый глаз, и из глазницы полезла серая жижа.

И только когда я оскалился в ответ и потянулся к рунам, желая влить в них ещё десяток лет, – лицо регулятора помертвело.

Тёмный Властелин бежал с поля боя.

Хрипя и харкая кровью, я встал. Ноги тряслись и не хотели держать, при вдохе в груди клокотало, но мне было всё равно. Сколько там ещё у меня есть? Пять лет, десять, двадцать? Да неважно! Я всё могу! Я повернулся к охранникам, засмеялся. Мне хотелось спросить их, чего хотят они. Я всё могу сейчас сделать! Я всё исполню! Я полон волшебства!

И тогда старший из охранников свесился с коня и ударил меня рукоятью сабли в лоб.

Когда я открыл глаза, болело всё. Больше всего – грудь, дышать было тяжело, словно меня уже похоронили и навалили поверх комья тяжёлой зимней земли.

Но ещё болела голова, ныло колено и жгло глаза.

Значит, я жив.

Лицо Миры надо мной было спокойным и собранным. Ни слезинки в глазах, ни тени сомнения. Она убрала с моего лба влажную тряпицу, опустила куда-то, прополоскала, отжала и положила вновь – прохладную и несущую облегчение. Мы были в нашей палатке, где-то рядом слышались голоса и ржание лошадей.

– Ты колдовала? – спросил я. Слова дались неожиданно легко.

Мира покачала головой.

– Нет.

– Не лги, Мира. У меня всё рвалось в груди – сердце, лёгкие… Я бы не выжил без магии.

За спиной Миры показалось ещё одно лицо.

Танельмо.

– Ты плохо выглядишь, караван-вожатый, – сказал я. – Словно… постарел на пару лет.

Танельмо кивнул.

– У тебя цепкий глаз. Да, на пару лет. Неужели ты думал, что караван-вожатый землеведов не владеет рунами?

Я прикрыл глаза. Подумал немного. И сказал:

– Ты бы не успел. Счёт шёл на секунды, я захлёбывался своей кровью.

– Тебя спас Хазе Беке.

– Охранник со шрамом? – уточнил я.

– Да.

– Он оглушил меня, чтобы я прекратил колдовать, – вспомнил я.

– Да.

– А потом?

– Он тоже знал руны.

«Знал».

Я понял.

– Он просил передать тебе пару слов, – продолжил Танельмо.