– Лучше скажите мне о состоянии Раймона Обри, – попросила Амалия. – У него есть шансы поправиться? Надеюсь, вы выставили охрану возле его палаты?

– Конечно, выставил, но не в этом дело. Если капитан Обри и прикончил Лантельм, а потом получил вознаграждение от правительства под видом наследства в Марокко, никто не даст ему сейчас откровенничать. В делах, связанных с политикой, срока давности не существует.

– А при чем тут Тенар и Буайе?

– Тенар, допустим, был его сообщником, а Буайе что-то видел или заподозрил. Причины возможны самые разные. Могло быть и наоборот: сообщником является Буайе, а Тенар оказался нежелательным свидетелем. Кстати, Обри взяли на «Любимую» капитаном как раз по рекомендации Буайе. Любопытный факт, не правда ли?

– Прошло десять лет, – напомнила Амалия. – Мсье Бриссон, зачем столько ждать, чтобы устранить свидетелей?

– Так ведь все вскоре думать перестали об актрисе, а после смерти ее мужа о ней вообще никто не вспоминал. И тут появляетесь вы и начинаете задавать всякие неудобные вопросы… Конечно же, наверху должны были встревожиться. Вы заметили, что убийца всегда на шаг впереди вас? Вы даже не успели поговорить ни с Тенаром, ни с Буайе, ни с Обри. Кто-то всякий раз добирался до них прежде, чем вы, сударыня.

– Меня можно опередить, мсье Бриссон, – промолвила баронесса без тени улыбки, – но нельзя запугать. А как насчет вас? Вы настолько уверовали в теорию политического заговора, что намерены теперь ничего не предпринимать? Лично я нахожу просто отвратительным, что молодую женщину, если верить вам, убили ни за что, лишь для того, чтобы держать на крючке ее омерзительного мужа.

– Знаете, – вздохнул Бриссон, – я не мастер говорить, поэтому не стану пытаться вас убедить, что меня тоже нельзя запугать или что-то в этом роде. Потому что на самом деле за горло можно взять любого, было бы желание. Я просто буду делать свое дело, вот и все. Но я вам честно скажу: очень надеюсь, что разговоры насчет политической подоплеки убийства Лантельм окажутся слухами. Потому что в противном случае нам с вами придется очень туго.

По правде говоря, Амалия, которая всегда ставила себя отдельно от всех, а тем паче от официального следствия, вполне могла бы возразить, что в этом деле никаких «нас с вами» не существует. Однако она сочла, что момент явно неподходящий, чтобы придираться к словам.

– Не волнуйтесь, мсье Бриссон, – произнесла баронесса с восхитительной улыбкой. – Могу вам обещать, что если кому-то в этом деле и придется туго, то точно не нам.

– Вы серьезно? – изумился инспектор.

– Серьезнее не бывает, дорогой коллега, – отозвалась Амалия, блестя глазами. – Кстати, вам понравилась наша утка, фаршированная яблоками? А десерт получился не слишком сладким? Или вы, наоборот, любите, чтобы было много сахара?

И оба собеседника пустились в обсуждение гастрономических тонкостей.

– Я думаю, – сказал Видаль на следующее утро, – что это все меняет.

– Ничего это не меняет, – отмахнулась Амалия. – То, что сказал инспектор, всего лишь слухи. У меня в столе лежит среди прочих материалов статья, в которой Рейнольдса титулуют «грязью с человеческим лицом» и клеймят как немецкого шпиона, а заодно, чтобы уж не мелочиться, и турецкого. Правда, сама статья вышла через несколько лет после смерти Рейнольдса и к тому же в такой газете, чье название даже произносить неудобно, но тенденция, по-моему, весьма показательная.

– А «номер восемнадцатый»? – горячился Видаль. – Что посторонний делал на яхте? И ведь Рейнольдс не на шутку встревожился, когда узнал, что матросы кого-то видели! Что, если это и был убийца, который ожидал указаний? Предположим, капитан Обри его прятал и тому же капитану Обри Рейнольдс поручил найти незнакомца. Чего тот, разумеется, не сделал. И кто ранен вчера на Лионском вокзале? Все тот же Обри! Вы-то сразу решили, что «номер восемнадцатый» – любовник Жинетты, но вдруг это вовсе не так?

– Не сбивайте меня с толку, – попросила Амалия, – иначе я пропущу нужный поворот, и вам же придется хуже. Лучше напомните мне еще раз адрес Анри Невера.

– Улица Рише, – проворчал Видаль, доставая свои заметки. – Он живет на последнем этаже под крышей, в тесной каморке, заставленной книгами. Если верить моему источнику, почти все книги его собственные, старые издания его пьес. Было время, они ставились в театрах, некоторые даже гремели, а потом… – Журналист пожал плечами.

Улица Рише оказалась обыкновенной сонной парижской улицей, застроенной домами в четыре-пять этажей высотой. Было видно, что они стоят тут давно и собираются простоять еще долго. Почти на каждом крошечном балкончике виднелись горшки с цветами.

– Мы ищем мсье Анри Доммажа, который писал пьесы под псевдонимом Анри Невер, – обратился Видаль к консьержке. – Он у себя?

Немолодая глуховатая консьержка два раза переспросила и задумалась. Наконец сказала, что не знает, у себя ли мсье с верхнего этажа. И добавила: посетители ведь люди молодые, им ничего не стоит подняться, не правда ли?

– Давно не слышала такого комплимента, – проворчала Амалия, ступая на лестницу.

Впрочем, на самом верхнем этаже она оказалась быстрее репортера, который, к своему удивлению, отстал.

Звонка возле двери не было, зато имелся молоточек в форме ухмыляющейся озорной рожицы. Отдышавшись, Видаль постучал. Амалия перевесила сумочку на другую руку и машинальным жестом поправила волосы.

– Кто там? – спросил из-за двери слабый старческий голос.

– Мы ищем мсье Анри Невера, – сказала Амалия.

– Кто вы такие?

– Баронесса Корф. И мсье Пьер Видаль.

Дверь приотворилась, и на пороге показался сухощавый старик, одетый довольно бедно, но опрятно. В молодости, должно быть, он был интересным мужчиной, плечистым брюнетом с голубыми глазами. Но безжалостное время вытравило из него и брюнетистость, и широкие плечи, и синеву глаз. Старик казался уставшим – смертельно уставшим! – и при ходьбе заметно горбился.

– Не смею задерживать госпожу баронессу у порога, – с легкой иронией промолвил он, пропуская нежданных гостей в квартиру. – А вы, мсье Видаль, кажется, журналист?

– Именно так, – ответил репортер. – С вашего позволения, мы бы хотели поговорить с вами о путешествии на «Любимой» в июле 1911 года.

Старик вздохнул, закручинился и потускнел.

– Нет-нет, сударыня, не садитесь на этот стул, он с норовом… – Стул и в самом деле сильно шатался. – Лучше уж сюда, на диванчик. А вы, мсье, садитесь в кресло. Может быть, вы хотите что-нибудь? Кофе?

Амалия ответила за них обоих, что они ничего не хотят. Видаль огляделся. Потускневший фотографический портрет на стене – на нем, конечно, сам Невер в молодости. Всюду – книги, книги, книги, и некоторые из них, похоже, в самом деле принадлежат перу хозяина. На столе пепельница, раскрытая тетрадь, исписанная примерно до половины, несколько фарфоровых фигурок, покрытых пылью. Из коридора в комнату проскользнул прекрасный кот с синими глазами, замер на месте, шевеля кончиком хвоста, и выжидательно уставился на непрошеных гостей. Старик взял его на руки и осторожно опустился на стул.