– Давайте вернемся к тем последним дням на яхте, – попросила Амалия. – Ева и Жинетта поссорились. Что было дальше?

– Ева не вышла к завтраку. Но в каюте было душно, и в конце концов она сдалась и присоединилась ко всем. Жинетта и Рейнольдс встретили ее так, словно ничего и не было. Потом явились немцы для таможенного досмотра, которые всем порядочно надоели. Они вели себя так, словно мы везли оружие или еще что-то в этаком роде. После их ухода мы разыграли целое представление, пародируя их манеры, но тут я сам все испортил. Я играл немца-тугодума и объявил, что обязан по долгу службы обыскать Жинетту – вдруг она везет на себе контрабанду? Ева, услышав это, просто позеленела. И когда мы вечером вернулись в свою каюту, она закатила чудовищный скандал. Кричала, что я себя не уважаю, оскорбляла Жинетту, оскорбляла меня, а потом упомянула Луизу, и тут я чуть ее не прибил, честное слово. Потом она стала рыдать и ломать руки. Все это мне надоело, я ушел в свою комнату, запер дверь, разделся и лег.

– Скажите, – спросила Амалия, – а что, все каюты на яхте «Любимая» запирались на ключ?

– Да. И каюты, и комнаты, если каюта делилась на несколько помещений. Помню, как шумел дождь в ту ночь. Потом следователь спрашивал меня, услышал ли я женский крик, но я ничего не слышал. Кажется, я задремал, и тут в наружную дверь постучали. Ева крикнула, чтобы я открыл… Нет, она сначала стукнула кулаком в стенку, которая нас разделяла, а потом уже сказала, чтобы открыл. Без особой охоты я поднялся и увидел на пороге совершенно растерянного Ролана Буайе. Его щегольская бородка стояла дыбом от ужаса. Заикаясь, он сообщил мне, что Жинетта, кажется, выпала в окно.

– Что вы подумали, когда услышали это?

– От него не пахло вином, Буайе не был пьян. Что я должен был подумать? Я вошел к Еве. Она лежала одетая на незастеленной кровати, лицом к стене, чертя пальцем круги по покрывалу, и неприязненно спросила меня, в чем дело. Я сказал, что с Жинеттой произошло несчастье. Ева повернулась, посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Я ее в тот миг очень хорошо понимал – ведь мы расстались с Жинеттой самое большее час тому назад. Что с ней могло случиться?

– Вы знали о письме, которое Эттингер нашел на столе?

– Ролан мне потом сказал о нем, да.

– Кому оно было адресовано?

– Он не упоминал, а я не спрашивал. Я хотел поскорее выбраться к Луизе, больше меня ничто не волновало. Нехорошо так говорить, но, когда я понял, что из-за гибели бедной Жинетты наше путешествие можно считать завершившимся, я… каюсь, я даже обрадовался.

– Поставим вопрос иначе. Как я понимаю, вы хорошо знали Женевьеву Лантельм в последний год ее жизни. Кому, по-вашему, она могла писать?

– Во всяком случае, не мне, – усмехнулся актер. – Я знаю, что у нее был постоянный любовник. Но кто именно, Жинетта не говорила. Единственное, я уверен, что к театру он не имел никакого отношения.

– Лантельм хоть что-нибудь рассказывала о нем? Где работает, где живет… Может быть, как-то косвенно намекала?

Актер молчал. Хотя было видно, что он колеблется.

– Послушайте, нам очень надо найти этого человека. Мы думаем, что именно он был тем посторонним, который проник на яхту. Но если я не права, значит, мотивы появления постороннего совсем иные, и тогда не исключено, что он мог убить Жинетту.

Шарль Морис вздохнул.

– Однажды я ехал на ее машине, и наш путь лежал через улицу Кардине, – сказал он. – Шофер тогда сказал среди прочего, что часто ездит сюда за хозяйкой. А когда я поинтересовался, кто тут живет, сразу же прикусил язык. Думаю, именно там и жил тот человек, который вам нужен.

– Кардине – огромная улица недалеко от улицы Фортюни, где жила сама Лантельм… – пробормотала Амалия. – Больше вы ничего не помните?

– Нет. Выходит, этот посторонний действительно существует? Я было подумал, что вы… ну… пытаетесь меня заморочить.

– Его видели двое матросов, Жерфо и Шавийар, – серьезно сказала Амалия. – Шарль, а почему вы все-таки решили, что никто не мог убить Жинетту, кроме ее мужа?

– Ролан Буайе сказал мне, что это наверняка дело рук его кузена и что она не могла просто так погибнуть. Но Ролан после ее смерти стал выпивать, и я подумал, что, может быть, он просто сгущает краски. Я бывал в каюте Жинетты, но не обращал внимания на окно, из которого она выпала. А потом, через какое-то время, туда зашел и вдруг увидел на окне Еву. Я подумал, что она хочет покончить с собой, втащил ее обратно и выволок за дверь, после чего не удержался и влепил ей пару пощечин. Ларжильер дрожала всем телом, а потом вцепилась в меня и стала шептать, что все поняла. Мол, из того окна выпасть нельзя, Жинетту вытолкнули в него или убили в каюте и выбросили за борт уже труп. Я привел Еву в нашу каюту, и она стала рыдать, закрыв лицо руками и раскачиваясь всем телом. Она была совершенно искренна, но… Поймите, Ларжильер так меня измучила, что я уже ничего не воспринимал. И был просто счастлив, когда следователь наконец отпустил нас. С первым же поездом я уехал в Париж и все-таки успел к родам жены.

– Скажите, – спросила Амалия, – а вам не приходило в голову, что не только у Рейнольдса имелись причины убить Жинетту?

– Но ведь больше ни у кого причин не было, – удивленно ответил Шарль. – Разве нет?

– А Ева с ее ревностью? Что, если она всерьез восприняла флирт Жинетты с вами? Кроме того, один человек сказал нам, что Еве уже приходилось в своей жизни убивать.

– Никогда не слышал ни о чем этаком, – покачал головой актер. – Думаю, это все обыкновенные сплетни, порожденные завистью. Лично я уверен, что Ева пальцем не тронула Жинетту. Поссориться, сказать что-нибудь колкое – она могла. Сколько угодно! Но убить – ни за что.

– Хорошо, – легко согласилась Амалия. – Последний вопрос. Как по-вашему, почему мадемуазель Ларжильер ушла в монастырь?

– Могу только передать вам то, что слышал от нее самой, – ответил Шарль. – Ева как-то сказала, что никто никогда не любил ее по-настоящему. У нее было все, но она чувствовала себя так, как будто у нее не было совсем ничего. Будь она человеком другого склада характера, смирилась бы с этим и жила бы как все. Но Ева такая, какая есть. Думаю, ее уход в монастырь – попытка наконец обрести любовь, которая не обманет. Но преступления тут ни при чем, тем более те, которых она не совершала.

– Скажите, что вы обо всем этом думаете? – спросил Видаль, когда Амалия пересказала ему то, что ей удалось узнать от Шарля Мориса. – Лично мне его история представляется крайне подозрительной. Думаю, актер-буржуа, помешанный на своей жене, вполне мог прикончить Жинетту, чтобы иметь повод поскорее вернуться в Париж. И в конце концов, у него нет алиби.

– Гораздо интереснее то, что он сказал о Еве, – усмехнулась Амалия. – При том, какие у них были отношения, ему ничего не стоило ее очернить, однако он не стал этого делать. Может быть, он и буржуа, но вдобавок и рыцарь. А еще крайне важно то, что Шарль Морис сказал об улице Кардине.