Занятие это медитативное и по-своему успокаивающее, настраивающее на изящные размышления и глубокие чувства.

Допьем теперь, что там у нас осталось на дне стакана, стоящего справа, и понесем все к плите.

В глубокую сковороду с толстым дном плеснем, не экономя, рафинированного подсолнечного масла. Если нравится семечковый запах — пусть будет свежеотжатое деревенское, этот дух не помешает.

Когда масло хорошо нагреется, опустим аккуратно и разровняем по всей поверхности дна лук. Помешивая, дождемся прозрачности и легкой золотистости и опустим туда же морковку. Как только осядет и посветлеет — положим перцы и убавим огонь до среднего. Следующими — баклажаны, вот тут ждем чуть подольше, потому что нужно дать им выпариться, уполовиниться в объеме, запахнуть как следует. Сельдерей. Порей. И наконец, последними — помидоры, вместе с соком, который они успели выпустить. И чесночные копейки распределить тут и там.

Теперь специи: штук восемь горошин черного перца и пяток душистого растолочь в ступке. Молотой зиры чайную ложку Зерен кориандра — большую щепотку растереть между ладонями. Пол-ложечки свежемолотого острого чили. Два лавровых листика разместить по разным сторонам сковороды.

Накрыть крышкой, еще убавить огонь и оставить тушиться на час как минимум. Пару раз за это время перемешать. Воды, обратите внимание, мы не добавляли ни капли. Только когда покажется, что смесь достигла нужной степени равномерности и насыщенности вкуса, что все в ней протушилось и упарилось до нужной консистенции нежного овощного рагу, — выдавим сверху четвертинку лимона да равномерно рассыплем по поверхности столовую ложку коричневого сахара.

Теперь снова перемешать. Попробовать опять, убедиться, что баланс острого, кислого, сладкого и соленого близок к идеалу (а если что, подправить его соответственно перцем, лимоном, сахаром или солью), переложить в белую фаянсовую салатницу и дать отдохнуть минут двадцать.

Это у нас получился рататуй. Замечательно идет холодным, в качестве закуски. Или, еще лучше, этаким вот теплым, чтобы понятна была его свежесть. Накладывать толстым слоем на ломоть серого хлеба с маслом. Или назначить его сегодня гарниром: хоть к рыбе, хоть к мясу. А случайно забредшему вегетарианцу выложить горкой на тарелке рядом с порцией туго сваренного и подкрашенного шафраном риса — пускай сам перемешивает в нужных пропорциях…

Ра-та-туй. Слыхали ведь, правда? Ну, или в книжках попадалось тысячу раз…

Яркая, веселая, счастливая жизнь овощей, которые мы совсем уж готовы были признать мертвыми…

Загар этот сойдет, не завидуйте. На мне вообще загар как-то не держится. Он особенно и не садится, надо признать, на меня. Максимум, на что я могу рассчитывать, — легкое подрумянивание того, что торчит из воды во время плавания. В общем, к началу февраля не останется от этого посленовогоднего Таиланда и воспоминаний. Одно расстройство.

Впрочем, нет. Воспоминания-то как раз останутся. Пхукет ваш — забавное оказалось место. Пошлое, на первый взгляд, какое-то вроде бы даже тупое, затасканное уже чужими рассказами и затертое чужими пляжными фотографиями, которыми столько лет приходилось вежливо восторгаться. Столько их пересмотрено за последние десять лет, что когда сам сюда попадаешь, как будто в чужое дежавю, бескрайнее и нескончаемое, влез. Один вот Уэльбек со своею “Платформой” чего стоит: смотришь вокруг и кусками роман вспоминаешь.

Но мы с вами не за чужими впечатлениями сюда десять часов летели, правда? Мы не чужих удовольствий, сколько раз нам в красках пересказанных и перевранных, мечтали попробовать, а? Мы ведь не перепроверить вкус не нами съеденного и аромат не нами выпитого мечтали. Тем, что мы умеем пробовать на собственный зуб и собственный глаз, — никому другому не похвастаться. Это наше. Только наше.

Вот на ночном рынке, например, европейцев не бывает, туристы сюда носу не кажут, девиц пляжных сюда никто не потащит, и ни одному гиду не придет в голову показать такое своей распаренной за день клиентуре. А между тем главные события — тут и сейчас происходят.

Ночной рынок в центре старого Пхукет-тауна. До чудного, старого, шумного, дымного, пахучего, ослепительно яркого и в то же время уютно облупленного городишки и днем мало кто добирается. Ну, разве что соберутся в экспедицию в огромный, заваленный дешевым контрафактным тряпьем торговый центр, окруженный к тому же километровыми рядами ярмарки с совсем уж бессмысленной грошовой дребеденью. Всей тургруппой приедут, поддельные райбаны на носы нацепят, фальшивых лакостов с ральфлоренами накупят, в туфтовые луивюттоны туго напихают — и утащат в свои закрома гостиничные, ближе к пляжу.

А зря, зря, ребята. Ночью, когда вся торговля позакрывается, самое интересное только и начнется. На главном городском базаре местный люд потащит к передвижным жаровням, котлам и огромным железным чанам все, что не успел продать за день. Горами выложат на обитых жестью прилавках под ослепительными галогеновыми трубками какие-то мелконарезанные потроха, чьи-то ножки, крылышки, шейки, пупочки, яйца, печеночки, шкурки и грудки; цыплят, уток, лягушек, свиные голяшки, говяжью требуху и каких-то еще дроздов с воронами развесят сырых, жаренных на вертеле, по-китайски лакированных, запеченных в умопомрачительной хрустящей корочке; десятки кастрюль, лоханей и лотков разнообразных жарких, разноцветных карри, разнопахучих подлив и соусов наварят; вывалят тут же горы белоснежного риса, чтобы зачерпывать прямо мисками, и прямо руками сверху дымящиеся ломти чего-то сочного, пряного, раскладывать; нагромоздят пирамидами разноцветных овощей и невиданных фруктов, лопающихся под собственным весом и истекающих соком и запахом; рядом разложат рядами и просто грудами гадов и сволочей морских всех видов, цветов, фактур — и шипастых, и скользких, и зубастых, и вывернутых розовым мясом наружу, и каких-то еще копошащихся, щелкающих не то клешнями, не то челюстями, не поймешь.

И предложат все это вам, ошалелому прохожему, чудом забредшему сюда и судорожно хватающемуся за фотоаппарат, как за сердце. Не просто предложат рассмотреть и понюхать. Съесть предложат, вот что.

Тут же, не сходя с места. Практически даром. Присев за кривой фанерный столик, из надколотой пластиковой миски, зажав гнутую алюминиевую ложку в кулаке. Неумело заливая внезапно полыхнувшую остроту ледяной водой, а потом, чуть опомнившись, кое-как прибивая ее пресным рисом. Жмурясь от незнакомых и странных, резких и душных запахов. Втайне гордясь собственной исследовательской отвагой.