- Шесть швов. Шесть! Она чуть не откусила сосок.

- Господи, - я не знал, что еще сказать. У меня голова закружилась. - Мне надо присесть.

Я опустился на стул рядом с ее кроватью. Накрыл голову руками, пытаясь осознать увиденное и услышанное. Что не так с Джейни? Я читал о детях с реактивным расстройством привязанности. Но подобного я не встречал, ничего похожего.

- Где дети? - спросил я.

- Элисон с ними дома. Я сказала, что у меня опять началось кровотечение и мне надо в больницу. - Она погрозила пальцем: - Только попробуй рассказать, что случилось на самом деле.

Я шокированно склонил голову.

- Что?

- Я серьезно. Она не должна узнать, что стряслось. Меня это убьет.

Не надо смущаться. Она не сделала ничего постыдного. Я хотел ей это сказать, но ее сейчас так легко взбесить, что я решил не рисковать, все, что я говорил и делал, ее злило. Я ничего не мог сделать правильно. Никто не предупреждал, что так будет с новорожденным.

Телефон снова завибрировал. На этот раз Дэн. Я был ему нужен.

- Это Дэн. 

Она махнула в сторону двери.

- Иди. У меня все хорошо. Тут больше ничего не поделаешь. Швы мне наложили. Я просто жду выписки.

- Точно? Не хочу тебя здесь оставлять.

- Точно. Не знаю, что буду делать, когда вернусь домой. Не хочу видеть ее, - от нее исходила ярость.

- Я поговорю с Джейни вечером, - сказал я, целуя ее в макушку, - и прямо сейчас позвоню доктору Чэндлер.

Она отвернулась.

- Иди. Я ни с кем из них не хочу говорить.

По дороге домой у меня голова шла кругом. Ханна написала; когда приехала домой, но остаток дня я ничего от нее не слышал. Я стал хирургом, потому что мне нравилось чинить людей, и выбрал ортопедию, потому что это легко. Кости - как осколки стекла. Они бьются, ты их склеиваешь. Я хорошо умел чинить вещи. А сейчас не знал, как все исправить. С каждым днем становилось только хуже, я никогда не чувствовал себя таким беспомощным.

Джейни прыгнула к двери и поприветствовала меня как обычно: веселая, улыбающаяся, полная сил и жизни. А я просто смотрел на нее, удивляясь, как можно быть одновременно такой милой и делать такие жуткие вещи. Это типичная черта детей с реактивным расстройством привязанности, но мне легче от этого не становилось.

- Привет, папа. Я скучала. В больнице все хорошо? - спросила она как всегда.

- Сегодня был трудный день, - сказал я. Ею я займусь позже. - Где твоя мама?

- Там, - она показала на гостиную.

Я зашел. Она сидела в кресле, у нее на руках спал Коул. Лицо искажено от боли.

- Как ты? - привычно спросил я.

- Ужасно, - сказала она, сдерживая слезы. - Я могу кормить только одной грудью, и кажется, будто меня ножами пронзают.

- Мне жаль, - если бы я мог хоть чем-то ей помочь. - Тебе что-нибудь нужно? Я могу...

- Папа, поиграй со мной. Я хочу играть, - перебила Джейни.

- Не сейчас. Я говорю с мамой.

- Но папа! - она потянула меня за рукав.

Я слегка оттолкнул ее.

- Отпусти.

Я сказал это громче, чем хотел. Она отпрянула назад, как если бы я ее ударил, широко раскрыв глаза.

- Поговори сначала с ней, - Ханна показала на Джейни. - Мы с тобой успеем.

- Пойдем в твою комнату. Джейни, - сказал я.

Я бросил на Ханну понимающий взгляд перед тем, как выйти из гостиной.

Я не стал закрывать двери, чтобы она слышала наш разговор. Я сел на кровать Джейни.

-Джейни, садись рядом. Нам надо поговорить.

- Я не хочу говорить. Я хочу играть, - она скрестила руки на груди.

- Нет, сначала надо поговорить. Потом мы сможем поиграть.

Она нехотя села рядом.

- Ты сегодня укусила маму, и ей теперь очень больно. Это было очень плохо, - я старался сделать самое серьезное лицо. - Ты меня очень расстроила.

- Извини, папа. - Она взяла меня за руку и поцеловала. - Теперь мы можем поиграть?

Я покачал головой. 

- Я хочу знать, зачем ты это сделала. Почему ты такое делаешь?

Она пожала плечами, посмотрела мне в лицо в поисках ответа.

- Пожалуйста, я просто пытаюсь понять. Как ты могла сделать маме больно?

Она забралась мне на коленки и сказала сладким-сладким голосом:

- Мне нравится делать людям больно. А тебе?

Рон оборвал меня на полуслове.

- Какой Ханна показалась вам в те первые дни?

На этот раз я не сдержалась, у меня горели щеки. Я пожала плечами.

- Какой была Ханна после рождения ребенка? - спросил он, наклоняясь вперед.

Я прочистила горло.

- Я уже говорила; я их тогда мало видела.

- Нет, вы говорили, будто вы были рядом, когда жестокое обращение имело место. Получается, это не так? - Люк пристально смотрел на меня через стол.

Я отвернулась, не выдержав его взгляда.

Рон потер подбородок.

- То есть это правда. Вы много месяцев их не видели, пока вас не позвали в больницу на разбирательство?

- Я...

Он меня опять перебил:

- Вы не были там много месяцев. Вы понятия не имеете, что происходило у них дома, так?

- Не обязательно быть в доме, чтобы знать, что происходит. Я их знала.

- Отвечайте на вопрос. Вы не знаете, что творилось в доме в течение трех месяцев после рождения Коула, верно?

Я не хотела этого говорить, но мне пришлось.

- В то время я не поддерживала с ними связь, - сказала я, опустив голову.

- Случиться могло что угодно. Все что угодно, - Рон стукнул по столу. - Вы понятия не имели, что что-то не так, пока вас не вызвали в больницу, верно?

- Я не знала, что у них проблемы.

- А тогда было уже слишком поздно, так, мисс Гольдштейн?

Я не могла больше вынести. Я расплакалась.

Кормить Коула я могла только правой грудью: на левой были швы. Он ел много, и одной груди явно не хватало. В левой до сих пор приходило молоко, а значит она все время набухала, и мне надо было как-то справляться. Молокоотсос я использовать не могла изза швов, так что мне пришлось сидеть и сцеживать вручную.

Через два дня у меня из сосков потекла кровь, смешанная с гноем; когда Коул сосал, меня словно огнем обжигали. Я сжимала зубы и сдерживала крик. Бедняга плакал, потому что не наедался. Я не хотела бросать, грудное молоко ведь так важно для развития. Я пошла к врачу в надежде, что она вылечит меня.