Мама бы точно меня не поддержала, увы. Она никогда не держала тех, кто приезжал, на пороге. Как бы к ним не относилась. Сразу — в дом и за стол, а после уже можно и отношения выяснить. Только вот потом уже никому не хотелось что-то выяснять. Впрочем, мою маму все любили. Кажется, не существовало человека, который бы сказал о ней плохо.

Давлат тут же подхватывает Борькины возмущения:

— Что, и кофе не угостишь? Я, между прочим, триста километров сегодня намотал.

Будто я тебя просила, хочется съязвить, но говорю другое:

— Помнится, ты признавал мой кофе паршивым? Что же теперь рвёшься попробовать?

Он пожимает плечами:

— Людям свойственно ошибаться. Я — не исключение.

Звучит двусмысленно. И искренне. И глаза при этом честные-честные и голубые-голубые.

— Тиш, ну, сколько можно мужиков на пороге держать? — ворчит Борис. — Давай, встречай и сажай за стол. Не тепло, всё-таки. Не лето уже.

Да, лето пролетело внезапно. И теперь уже поздняя осень с первыми заморозками и нагими озябшими деревьями. Морозить гостей действительно неприлично, поэтому отступаю и приглашаю в дом:

— Проходите тогда, что ли, а я сейчас на стол накрою.

Однако они приходят не сразу: разгружают машину, заносят стройматерилы в сени, я за это время успеваю собрать на стол и даже смолоть кофе в старенькой ручной кофемолке.

Давлат входит и оглядывается, вдыхая запахи моего родового гнезда:

— Родительский дом — начало начал… — напевает он, подмигивая мне. — Люблю старые деревенские дома. У них есть душа. Они хранят тысячи историй.

Я тоже люблю наш дом. В детстве он казался мне таким большим и уютным — с мезонином, эркерами, мансардой. Огромными окнами почти до пола. Это сейчас он выглядит маленьким и почти убогим по сравнению с дворцами, в которых мне довелось побывать. Но всё равно — самый лучший и любимый. Пусть лестница на мансарду покосилась и не используется, а в эркерах собран всякий хлам. Этот дом определённо с историей… Поэтому в нём тепло.

— Всё верно, — соглашаюсь я и приглашаю к столу, а сама возвращаюсь к старенькой электроплите, где готовиться в медной турке кофе…

Помешиваю душистый напиток и кошусь на брата, который накладывает по три кружочка колбасы на ломоть хлеба…

— И всё-таки, если не секрет, — говорю, игнорируя присутствие Давлата, — зачем ты его притащил?

Борька отвечает с набитым ртом:

— Я пофти ифалит, мне помощь нуфна…

— Ага, — хмыкаю, — и ты полагаешь, что этот мажор тебе в чём-то поможет? Он же шуруповёрт в руках держать не умеет.

Давлат показательно швыряет на стол приборы, зло уставляет на меня и говорит:

— Спорим?

Борька, предатель, сразу загорается:

— Чур, я разбиваю!

— На что споришь, сладкая моя? — лукаво интересуется Давлат.

— Ты затеваешь пари — ты и выбирай, — предлагаю, а сама понимаю: ой, что я ляпнула?

И мой бывший тут же пользуется этим:

— Тогда — на стриптиз. Тем более, что один ты мне ещё должна…

— Клёво! — радуется Боря и разбивает наше пари.

Куда я влезла?

— Когда собираешься сказать Давлату? — лукаво интересуется Лампа, расправляя складки моего платья и оглядывая меня ещё раз.

Пожимаю плечами:

— Точно не знаю, но определённо сегодня. Я ведь и сама только недавно узнала — дай привыкнуть к мысли…

А сама — улыбаюсь до ушей. В больницу обратилась потому, что замучили головокружение и тошнота по утрам. Чёрти чего себе надумала, кроме самого очевидного…

… разумеется, я тогда проиграла: Давлат умеет держать в руках не только шуруповерт… И, действительно, без его помощи мы бы с ремонтом не справились. А тут ещё и братья подтянулись — Пётр с семьёй и даже Ромочка. Оказалось, у них все парни в семье рукастые, несмотря на мажорское происхождение. Это всё дедушка, Башир Давидович. Он внуков никогда не баловал, приучал бороться за своё, добывать трудом, а не полагаясь лишь на удачу и деньги. Только вот с дедушкиным наследством у них заминка и вышла. Лёгкие большие деньги заставили изощряться и извращаться, как только можно… Кстати, о деньгах и наследстве. Михей тоже развёлся с Элеонорой. Отпустил в свободное плавание акулицу. Правда, с заблокированными карточками. Причина оказалась банальной: Михей хотел ребёнка, а Эля настаивала на том, что они оба — уже немолоды, вернее, он не молод (себя-то в свои «за тридцать» она старухой разумеется не считала), куда в таком возрасте малыш? Доводы мужа о том, что у некоторых его знакомых дети появились в более преклонном возрасте, на дамочку не действовали. Вот и пришлось действовать решительно — отправлять на поиски того, кому её взгляды на жизнь будут близки. Элеонора попробовала прибрать к рукам Рому, но тот вильнул хвостом и предпочёл ей Сана. То, что у белокурого Гименея, как у одного из помощников Виктора Дробанта начались серьёзные проблемы, только сблизило молодых людей… Роману точно стало не до Элиных интриг. Тут близкого человека спасать надо… А наследство? Как заявил Рома, приехав к нам в разгар ремонта, иногда деньги обесцениваются, когда речь заходит о более ценном — благополучии близкого тебе человека. Давлат помог Роме отмазать Сана, а кузен, в благодарность, вызвался помогать на стройке…

А Элеонора? Она исчезла с радаров этой семьи. Видимо, отправилась искать новую, более удобную.

На меня Роман не злился. Звал сестрёнкой и подначивал по-прежнему. А я научилась видеть в нём не только мажора и повесу… Оказывается, он ещё и классный плотник.

В общем, дом обновился от мансарды до подвала. Окончание ремонта отпраздновали шумно и в большой компании. Вышло даже веселее, чем на новый год.

В подвал меня, правда, не пускали — Давлат готовил сюрприз, а остальные мужчины его поддерживали. Более того, его поддерживала и прибывшая Лампа. Эта мелкая предательница щёлкнула меня по носу и веско сказала:

— Ну, ты и дура! Ты же любишь его! И он тебя, по-настоящему. Уж поверь, я знаю, что говорю… К женщине, которая безразлична, не прибегают за сотни километров делать ремонт…

Это верно. А ведь у Давлата оставались ещё его «заводы, газеты, пароходы»… И каждое утро он срывался, прыгал в свой спорткар и мчался туда, в столицу, в офисную жизнь, чтобы вечером рвануть обратно, переодеться в робу и превратиться из блестящего бизнесмена в простого работягу со сверлом в руках. Это, определённо, вызывало уважение. Да что там — кружило голову. Но я упрямо держала дистанцию. А он… позволял.

До поры, пока не отделали подвал.

— Идём, — проговорил мне на ухо, утаскивая из-за стола. Перед спуском — завязал мне глаза и подхватил на руки. Я уже и подзабыла это ощущение, когда взлетаешь вверх и оказываешься в надёжных объятиях… Меня бережно опустили уже за дверью, и только после этого Давлат развязал мне глаза…