– В воду! – рванувшись к нему сквозь дым, Колошка сам толкнул брата за борт, с усилием подхватил его ноги и помог перевалиться на ту сторону.

Соломке повезло: он попал на полосу чистой воды. Огненосная хеландия приближалась с другой стороны, и сама лодья загородила воду под бортом от пылающей струи «земляного масла»[26] в смеси с сосновой смолой. Отрок нырнул, ощутил, как тянет вниз голову в шлеме. К счастью, он хорошо плавал; руки его не пострадали, и он сумел, задержав дыхание, отстегнуть под водой ремень.

Шлем скатился с головы и канул на дно. Соломка осознал лишь то, что голове стало куда легче и теперь он может вынырнуть. Но, вынырнув, увидел огонь прямо перед собой и глотнул вместо воздуха черный дым. Давясь и кашляя, он безотчетно вновь нырнул и поплыл прочь от огня. Плыл, пока не понял, что легкие сейчас разорвутся; рванул вверх, высунул голову и наконец ухватил чистого воздуха. Оглянулся, с трудом что-то видя сквозь воду, текущую на лицо с мокрых волос.

В паре десятков шагов позади пылала лодья, сбоку – еще одна, а между ними растекалось море огня. Часть воды горела и бросала в лицо черный дым.

Не понимая, что это такое, движимый животным чутьем, Соломка лишь повернулся туда, где была чистая вода, и поплыл.

В воду возле его руки вонзилась стрела. Будто тюлень, Соломка нырнул…

* * *

Нос чужой лодьи ткнулся в борт. Позади был огонь и дым, впереди – свобода и почти чистый воздух. Какие-то руки тянулись оттуда к Ингвару, и кто-то толкал его в спину. От панциря он избавился, а несколько капель смеси, упавшие на кольчугу, уже сгорели; он ощущал боль, не понимая, откуда она берется, но не настолько сильную, чтобы перестать соображать. Ингвар оглядывался, пытаясь понять, что с его людьми, где греки, что происходит, есть ли какая-то возможность вести бой. Но перед глазами было лишь пламя и чад, а какие-то дымящиеся, воняющие гарью бесы со смутно знакомыми черными лицами толкали его на другую лодью.

– Быстрее! Йотуна мать! Прыгай! Конунг, прыгай! – орал Гримкель Секира, которого Ингвар сейчас едва узнавал и лишь догадывался, что это кто-то из своих, а не бес из Огненной реки.

На полусгоревшую княжескую лодью обрушился залп токсобаллисты. Десятки стрел впились в горящие доски кормы, в скамьи; вновь закричали раненые.

В Ингвара попали две стрелы – одна вонзилась в бедро, другая разорвала кожаную рубаху на боку. Хрипло вскрикнув, он начал падать; Гримкель подхватил его за руку, закинул ее к себе на плечо, крикнул на Порошу, что возник рядом, и тот со своей стороны подпер князя плечом. Ингвар повис на них всей тяжестью, скрипя зубами от боли – он не мог опереться на ногу. По подолу закопченной рубахи из разорванного бока текла кровь.

– Скорее! Тащи! Сюда! – кричали с другой лодьи.

С трудом удавалось держать ее поблизости; море разволновалось, обе лодьи качало. Оттуда тянулись руки, кто-то вцепился в борт, изобразив живую «кошку», еще двое держали крюки.

Невероятным усилием Гримкель поднял Ингвара и подтолкнул через борт. Там его подхватили и, будто мешок, втянули к себе; Ингвар хрипло закричал от боли двух ран и потерял сознание.

Живая лодья оттолкнулась от пылающей и пошла прочь; черное облако дыма тянулось за ней, увлекаемое воздушным потоком.

Море бурлило и чадило, среди пылающих пятен носились обгорелые обломки.

* * *

Издали было хорошо видно все происходящее: с носа и бортов хеландий вылетали длинные струи дымного багрового огня, в воздухе они распухали, превращаясь в нечто вроде длинных пышных хвостов, и вода, над которой они пролетели, тоже начинала гореть. Должно быть, так выглядят огненные копья и стрелы, которыми сражаются боги, но откуда они на хеландиях? Пока греки осыпали русов стрелами – пусть стрелы эти летели очень густо и на куда большее расстояние, чем обычно, – это еще можно было понять. Но когда хеландии начали плеваться огнем, даже у Мистины дрогнуло сердце. Да неужто греки раздобыли оружие самих богов! То, о чем говорилось в преданиях, теперь встало перед глазами. Но, вопреки преданиям, боги сражались не на нашей стороне. К этому никто не был готов, и подобного опыта не имели ни Хавстейн с Ульвальдом, ни даже Бардов отец, ходивший на Париж. От потрясения и ужаса опускались руки. Если боги за греков и против нас – ничто не спасет.

Мистина взобрался на нос своей лодьи, держась за голову сокола на штевне, и тянулся вперед, пытаясь увидеть как можно больше. Телохранители со щитами остались внизу, но тоже тянули шеи.

– Йотуна мать, ёж твою в киль! – только и смог крикнуть Мистина, видя, как лодья Ингвара вспыхнула сразу вся, от носа до кормы.

По первому побуждению он хотел приказать – вперед! – попытаться подойти к княжьей лодье и спасти кого можно. Но кто-то перед ним – кто-то из родичей – тоже, сперва замешкавшись, уже устремился на помощь к Ингвару. Горящие люди один за другим бросались в воду, над волнами взмывали и тут же умолкали истошные крики. Летели за борт пылающие щиты телохранителей, и между плечами гридей Мистина увидел блеск золотого Ингварова шлема. А вокруг шлема плясал огонь и поднимался дым.

Хеландия выбросила жгучий хвост пламени второй раз.

Порыв ветра донес до Мистины вонючий, душный жар.

Вспомнился корабль мертвецов, факел в руке… А лодья продолжала идти туда, в это пекло.

– Да зашибись твою бабку в темя! – орал Мистина, сам себя не слыша и не осознавая, а видя только, как на Ингваре пылает панцирь, но до него еще полперестрела. – Да снимите с него, хрены косматые, Ящер вам в рыло!

Он отчетливо осознавал, что его лодья идет в огонь, под удар небесного оружия, он лезет туда сам и ведет своих людей. Но приказа остановиться не было, и Альв на руле по-прежнему отсчитывал свое «Хей! Хей!», гребцы налегали на весла. К счастью для себя, они не видели, в какой ужас плывут, хотя иные пытались оборачиваться.

До пламени было еще далеко, но Мистину обдавало жаром. У него на глазах Гримкель наконец сорвал с Ингвара пылающий панцирь и бросил в воду. Князь стоял на ногах, значит, был жив. Но с небывалой отчетливостью Мистина осознавал: жизнь побратима висит на тонком волоске.

Они не раз ходили в битвы, вместе и порознь, да и в мирное время порой ввязывались в дела, где легко могли лишиться головы. Но тогда все решала сила, удача, мужество. Сейчас все это стало бесполезно: молния с борта хеландии жгла сильных и слабых, вчерашних оратаев и настоящих викингов, отважных и робких, новичков и опытных. И никаким искусством, силой и мужеством с ней не совладаешь. Она разила, как гнев судьбы, бессмысленный и неотвратимый.

К Ингваровой лодье наконец подошла другая, не горящая – не то Тородд, не то Фасти, не то кто-то из ладожских. У Мистины вспыхнула надежда: Ингвара вытащат.

И тут лодью осыпало стрелами. Судя по густоте и дальности, стреляли не из ручных луков.