– Пошли… По домам… – тяжело дыша, велел Свейн. – Да осторожнее… Яйца… Не побейте.

Теперь они наконец занялись делом. Обходили опустевшие дома, обшаривали погреба. Посреди улицы поставили две повозки, запрягли ослов, стали складывать добычу. Первым делом выгребали то, что перечислил Колошка: темный каштановый мед, воск, яйца в корзинах, масло в горшках, муку в глиняных пифосах. Мешки репчатого лука, моркови, капусты. От возбуждения дрожали окровавленные руки.

Если иные жилища оказывались заперты изнутри, дверь высаживали. Снова ненадолго взмывали крики. Оказавшиеся внутри мужчины и старики разделили участь односельчан, но теперь Свейн велел не убивать женщин, а вязать и вести с собой. Забирали заодно и все, что могло представлять ценность как добыча: медная и бронзовая посуда, утварь подороже, простые украшения селянок, запасы льняной и шелковой одежды. Очень обрадовались найденным запасам прошлогоднего вина и тоже погрузили – пришлось вывести еще одну повозку.

Напоследок зашли в церковь посреди села – небогатую и тесную. Здесь двери тоже оказались заперты; выломав их при помощи топоров и бревна, нашли там с десяток беглецов и священника. Священник пытался выйти навстречу скифам с крестом, но эта верность Богу дорого обошлась ему в земной жизни. Едва услышав уже знакомое «Кирие элейсон» – уже не боевой клич, но лишь молитву, – русы так разъярились, что изрубили несчастного в куски. Даже кресту досталось: на серебре отпечаталось немало отметин от секир, пока Свейн не подобрал его, чтобы не портили добычу. Церковные сосуды, три старые далматики отца Христофора, оклады икон, бронзовые светильники – все было вырвано, содрано и отправлено в мешок. Крики, попытки молиться и молить о пощаде вскоре стихли – все спасавшиеся в церкви в ней и закончили земную жизнь. Здесь не пощадили даже женщин: хирдманы от каждой из них ждали этого «Кирие элейсон», заклинания ужаса и смерти. От ярости темнело в глазах.

– Поджигайте здесь все! – прохрипел Свейн, убедившись, что в селе ничто больше не шевелится.

Все двери были распахнуты, улица завалена трупами, битыми горшками, порванными одеждами, ломаной утварью из того, что русам не пригодилась. В стороне под охраной двоих или троих топтались овцы и козы. Здесь же давились рыданиями десяток женщин со связанными руками – простоволосые, растрепанные. Кровь близких, брызнувшая из-под секир в руках скифов, испятнала их разодранные платья.

Откуда-то глухо доносился плач спрятанного матерью маленького ребенка.

Дома здесь были каменные либо глинобитные, но тростниковые крыши легко загорались. И еще раньше, чем Свейн с дружиной и добычей вернулся на Иерон, черный дым понес над берегом и водой пролива весть о его победе…

* * *

Получив нужное, Держанович с десятком помощников принялся за дело. Прямо в пифосе, наскоро вкопав его для устойчивости в землю, он размешивал мазь из отвара «заячьей крови», меда и пшеничной муки – ее требовалось много. Десять отроков, будто челядь перед княжьим пиром, мелко крошили свежую капусту, лук, морковь, тыкву, выжимали сок, смешивали с яичными белками, делали примочки для обожженных «Кощеевым маслом» рук и лиц. Мазь из меда, растопленного воска, льняного масла и яичного белка сделали в котле, так что отроки сами подходили и мазали друг друга. Кровоточащие ожоги смазывали маслом, выжатым из пережаренных на сковороде вареных яичных желтков: Колояр уверял, что это масло исцеляет так хорошо, что и шрамов не останется. Сам с почтительностью покрывал яичным маслом лицо Ингвара.

– Ну а кому яиц не хватило или кто не дотерпел – тот сам уже полечился, благо все при себе, – шутил Хрольв, намекая на самое простое средство снять боль от ожога – мочу.

– Да тут всего себя… Облечишь, с такой-то жути… – ворчал Сигфасти.

Почти все захваченное в Красивом Поле тряпье разодрали на перевязки, причем князю достались лучшие – шелковые.

– Ну, как он тут? – спросил Фасти у Держановича, когда управился с первыми неотложными делами: присмотрел за ранеными, за разгрузкой припасов и расстановкой дозоров.

Ингвар лежал на спине, но был в сознании. Услышав голос брата, хотел приподняться, но скривился и снова лег.

– Кости целы? – спросил Фасти, мельком отметив, что двоюродный брат выглядит как-то не так.

– Ребро с трещиной должно быть, – прохрипел Ингвар. Теперь Фасти понял, что у того с лицом: брови, ресницы, борода и часть волос надо лбом были опалены. – Панцирь утопил. Хельги где? И Свенельдич?

– Про них пока ничего не слышно.

– А Эймунд?

– Тоже пропал. Ни его, ни лодьи.

– Надо думать, со Свенельдичем он, – сказал рядом Гримкель.

– Да он за Бардом шел, – буркнул угрюмый, тоже с обгоревшими бровями Рунольв – единственный из четверых телохранителей, кто нашелся на берегу живым. – А Барда нет.

Из четырех лодий Барда к Иерону пристали две, и то в них едва нашлось достаточное число живых и здоровых гребцов, чтобы подвести к причалу судно, нагруженное десятком трупов. Сам Бард исчез. Кто-то видел, как он, охваченный пламенем, с криком «Один!» прыгнул за борт. Держа по мечу в каждой руке. Не приходилось сомневаться, что огненные крылья унесли его прямо за стол в Валгалле, где его ждал самый уважительный прием. Иные тайком ему завидовали…

Ингвар легонько вздохнул – дышать приходилось с осторожностью из-за сломанного ребра, да и боль обожженных рук, несмотря на примочки, теснила дыхание. Колояр уверял, что боль скоро утихнет, и Ингвар терпел, не показывая виду, а сам все ждал этого «скоро». Старался отвлечься – было о чем подумать!

Может быть, Эймунд успел отступить вместе со Свенельдичем. А Свенельдич сам где? ГдеТородд и все прочие? «У йотуна на бороде!» – со злостью отвечал Ингвар сам себе.

И где-то в глубине души тлело облегчение: пока он не знает, что с основной частью войска, то может думать, что там все живы. А вот когда войско найдется, а кого-то не окажется ни здесь, ни там…

– Что у нас есть? – отрывисто спросил Ингвар.

Фасти коротко изложил положение дел. К причалам Иерона подошли дружины, пострадавшие больше всего, поэтому потери выглядели ужасающе огромными. С три десятка гридей и отроков были убиты стрелами еще в проливе, во время сближения с хеландиями; их тела выгрузили из лодий и пока оставили поблизости. Из тех, кто попрыгал в воду, ища спасения от огня, большинство утонуло. Каждая лодья привезла к Иерону живыми не более половины тех, кто утром на нее взошел.

А сколько судов сгорели прямо на воде? Ингвару вспоминались виденные мельком пылающие скутары, на которых уже ничто не шевелилось. Сколько их разом переправили за Огненную реку все два-три десятка своей дружины?

Из добравшихся до суши человек пятнадцать обгорели так, что вы́ходить их едва ли получится, хоть собери все яйца Греческого царства. Иным, слишком сильно страдающим, Держанович заварил сон-травы тщательно отмеренной крепости, и беспамятство поглотило боль. Человек семьдесят с лишним были ранены огнем и стрелами, иные, как князь, тем и другим, но этих дружинные лекари брались исцелить, если боги не против и если…