– Хей! Хей! – звучал над головой хриплый голос Альва, и Мистина заодно с прочими подчинялся этому голосу, как нити путеводного кубка из славянских сказаний.

Сейчас и ему было легче не думать, а лишь налегать на весло, стремясь увести себя и других как можно дальше от огненосной смерти. Он потерял из виду Фасти, увозившего Ингвара – хеландии оказались между ними. Лишь мельком он видел позади еще одну или две свои лодьи, почти не глядел на преследователя. Жизнь сосредоточилась в весле и в досках днища у него перед глазами.

В задний штевень, в борта, в мачту с треском били стрелы. То и дело взлетали крики раненых.

На носу хеландии блеснуло пламя.

– Альв, пригнись! – рявкнул Мистина, прыгнул вперед, сорвал кормчего с места и вместе с ним рухнул на днище.

У них над головами взлетел дружный крик полсотни голосов: сидя к хеландии лицом, все гребцы ясно видели, как с носа греческого судна сорвалась молния и полетела им вслед. Большинство упали лицом вниз, бросая весла. Лишь немногие подавили животный страх и животное же стремление спрятать голову, помня: если перестать грести, хеландия достанет их куда быстрее.

Но было далековато: оба судна разделяло больше тридцати шагов. Лишь самый кончик пламенной струи забрызгал штевень. Загорелось несколько щитов.

– Щиты за борт! – крикнул Мистина, вскочив.

– Мисти, ты горишь! – завопил Альв, еще лежа на днище и лишь вскинув голову. – Греби, вашу мать! – рявкнул он на оружников.

Оглянулся, вскочил и схватился за руль.

Горела дорожка на воде позади кормы. Пылающий яд плыл широкими пятнами, стремясь догнать лодью, оттуда несло дым.

Спине вдруг стало очень жарко, будто там взошло солнце. И этот жар стремительно усиливался: вот-вот станет нестерпимым. Прикрыв Альва, Мистина получил на спину несколько огненных брызг, и теперь они горели на чешуйках панциря, будто дымные язвы. Но даже раньше, чем он успел скинуть шлем и вынуть скрамасакс, чтобы разрезать ремни, Ратияр прыгнул к нему, схватил чей-то плащ из-под скамьи и резким движением стер с железных пластин горящую смесь заодно с пламенем, а потом швырнул плащ в воду.

– Все!

Гребцы снова налегли на весла.

Мистина схватил свое весло. Спину еще пекло, но терпимо. Вскинул голову: хеландия быстро отдалялась, потому что стояла. Оглянулся – вокруг расстилалось море, гористые зеленые берега с господствующей над Иероном горой остались позади и уходили все дальше. Над горой висело белое нежное облачко на яркой синеве, будто насмешка равнодушного неба.

В море налетел ветер; повинуясь ему, лодьи повернули на восток. Сейчас было все равно куда – лишь бы подальше от пролива и его огненосных стражей. Стрелы больше не сыпались с неба, можно было свободно поднять голову и перевести дух. Эта удивительная свобода казалась чудом.

Мистина встал, выпрямился, пошатываясь. Потом полез на задний штевень, надеясь оглядеться.

Впереди виднелась россыпь лодий прочего войска. Было заметно, что на ближних из них людей куда меньше, чем было утром, когда русское войско отходило от берега близ Мидии.

Позади стояли три хеландии, за ними подходили еще три или четыре. Слева не так далеко виднелись беловатые скалы с зелеными кустами, цветущими какой-то розовой чухней. По цвету воды вокруг было видно: здесь уже совсем неглубоко.

Альв дал знак сушить весла. Лодья покачивалась на мелких волнах.

Глянув на небо, Мистина осознал: близок вечер. Солнце клонилось к виднокраю за устьем пролива, как раз над вереницей хеландий. Те стояли на месте.

Мистина снял шлем и вытер совершенно мокрый лоб. Ощутил, что и весь насквозь промок от пота под сорочкой, поддоспешником и кольчугой: не столько от жара драконьего яда, сколько от напряжения. Зубы стучали, ноги подкашивались, тело сотрясала дрожь. Голова гудела, мысли не то чтобы путались: он не мог уловить ни единой внятной мысли из тех обрывков, что там носились. И главная была об Ингваре. Они ушли назад, а он остался где-то у них за спиной, то есть в проливе. Где он? Жив? Что с ним? Где его теперь искать?

Ветер нес со стороны пролива запах гари, паленой плоти, раскаленного железа и еще какой-то отвратный дух – вонь горящей смеси. Пролив, где русы во времена мира свободно проходили всякий год, сделался пещерой Змея Горыныча, способного спалить огнем того дурака, что туда сунется. Его зловонное дыхание и сейчас еще окутывало уцелевших.

Кое-где на волнах в отдалении качались пылающие пятна – туда упали последние змеевы плевки. Почти придя в себя, Мистина смотрел на это и никак не мог поверить своим глазам. Не мог объяснить себе случившегося, хотя итог был ясен: разгром.

Те молнии, которыми в них швыряли греки, продолжали гореть на воде. Среди яркого света дня, под солнцем. Черный дым поднимался среди солнечных бликов. Огонь на волнах поражал воображение, создавал ощущение невозможности, дурного сна. Внушал мучительное желание проснуться и увидеть себя на берегу, среди спящего стана, где все еще живы и целы… Все двадцать тысяч человек, уведенные Ингваром из Киева.

Со стороны ближней хеландии долетел слитный крик сотен голосов. Потом еще раз. И еще. Если бы Мистина знал греческий язык, то мог бы разобрать ликующий победный вопль:

– Крест победил!

– Хрен вам в рыло, йотунов брод! – только и смог ответить на это старший киевский воевода.

* * *

Увозя раненого Ингвара из-под огнеметов, Фасти еще не мог считать спасенным ни его, ни себя и своих людей. Путь назад, к устью пролива и морю, преграждали две или три хеландии. Не оставалось ничего иного, кроме как искать спасения от огня на суше. Среди скал ближайшим пригодным для высадки местом оказалась застава Иерон на западном берегу пролива – покинутая греками. Еще в ожидании набега Роман приказал вывезти отсюда все товары, деньги, списки и людей. Каменные здания заставы, причалы, склады стояли пустые.

Сюда пристало около двух десятков лодий. Часть из них дымилась. Едва выскочив на причал, две-три сотни русов выстроили «стену щитов», со смесью решимости и ужаса глядя на хеландии. Вздумай те подойти поближе и плюнуть огнем – пришлось бы бежать и скрываться за каменными стенами заставы. Но если бы греки предпочли пустить войско, то садиться в осаду на чужой земле не было смысла – пришлось бы принимать бой прямо здесь, пытаясь помешать высадке. На море русов ждала мучительная и бесславная смерть, а на суше они смогут хотя бы умереть, как подобает, – сражаясь, а не поджариваясь, будто цыплята, среди вонючего дыма и собственных воплей.

Но патрикий Феофан, неопытный полководец, однако умный и осторожный человек, не стал отвлекаться на горсть людей, и без того уже пострадавших. А русам помогло несчастье: когда сгорела Ингварова лодья с его стягом, без бросающегося в глаза княжеского снаряжения греки потеряли скифского архонта из виду и не знали, что он находится на причале Иерона с довольно небольшим отрядом. Знай об этом Феофан, возможно, он принял бы иное решение. Но прежде всего Феофан стремился выдавить из пролива назад в море основную часть русского войска, поэтому хеландии не стали приближаться к заставе, а вскоре потянулись на север, гоня перед собой в ужасе несущиеся сотни скутаров.