Таким образом, уже в одной из первых сказок автор заявил тему, в полную меру раскрытую им позже в знаменитом «Гадком утенке». Маленький лебеденок тоже никуда не годился, потому что, как высказалась о нем с негодованием курица, он не умел нести яйца, как не умел он испускать своей шкуркой искры, в чем обвинил его кот. В своем дневнике 27 марта 1834 года Андерсен писал о предъявляемых к его творчеству претензиях критика Кристиана Мольбека: «Если он не находит своих любимых орешков на моей яблоне, вряд ли стоит ее ругать»[177]. Эта запись чрезвычайно характерна для образного хода мысли писателя: он вполне мог представить себя яблоней или же играть роли других самых различных существ и даже предметов: воротничка («Воротничок»), волчка («Парочка»), улитки («Счастливое семейство»), оловянного солдатика («Стойкий оловянный солдатик»). Недаром же он в 15 лет, уже перебравшись в Копенгаген, в самое трудное для него время разыгрывал у себя в закутке при свете свечи кукольные спектакли, то есть попросту играл в куклы, наверное, произнося про себя их реплики и монологи.

Иногда очень непохожие на Андерсена герои сказок — это глубоко прочувствованное воплощение отдельных сторон его личности. Казалось бы, что общего может быть у долговязого и сутуловатого молодого писателя с пленительно женственным существом — юной Русалочкой из одноименной сказки? Как чистосердечно признается в «Примечаниях» писатель, создавая этот шедевр (1837), он был немало своей героиней растроган. Он не мог не сопереживать ей, потому что, как и она, жил одновременно в двух мирах — своего бедного детства, в котором хватало зла, и высшего, во всех смыслах этого слова, света образованности и культуры. Эту двойственность автор сказки довел до трагического гротеска. Сказка его жизни, как сообщает он нам в автобиографии, сложилась удачно. Допустим, что это так. Но обо всем ли мы из нее узнаем? Высокая трагедия «Русалочки» говорит об обратном.

Чрезвычайно интересен фон, на котором развивается действие «Русалочки». Андерсен выписывает его красками, сравнимыми по своей яркости с теми, которыми он пользовался в «Импровизаторе». Вот, например, как описывает он сад при дворце морского царя:

Солнечные переливы воздушной стихии, к которым стремится Русалочка, и темно-зеленые оттенки морской воды, колеблющейся над размытыми очертаниями подводного царства, эти две столь разные сферы, казалось, исключают друг друга, хотя каждая из них чем-то мила читателю: воздушная стихия — своей ясностью и светом, морская — богатством и обжитостью. Русалочка принадлежит морю, но еще больше посетившей ее любви, которая приносит ей боль и радость, помогающую превозмочь эту боль. В конечном счете именно жертвенная любовь обещает ей — пусть через 300 лет — обретение бессмертной души.

Не менее оригинальную среду писатель создает в другой своей знаменитой сказке «Соловей» (1844), которую написал необыкновенно быстро, в течение двух дней — 11 и 12 октября 1843 года. Перед этим 15 августа Андерсен посетил открытие увеселительного парка Тиволи в Копенгагене, в оформлении которого использовались элементы стилизованного восточного стиля — сразу же за входом, например, располагался «китайский» базар. Действие сказки Андерсена тоже происходит в далеком Китае или, скорее, его игрушечной имитации из отдельных экзотических и забавных деталей: китайский императорский дворец построен «из тончайшего, ценнейшего фарфора, такого хрупкого, что страшно дотронуться», в нем провинившихся слуг и придворных не просто бьют палками по животу, но обязательно наказывают таким образом после ужина; соловья, чье пение так понравилось всем сначала, награждают лишением свободы, при этом в виде особой милости птичке выделяют отдельную клетку и разрешают прогулки «два раза днем и один раз ночью», приставляя к ней 12 лакеев, каждый из которых держит ее на шелковом поводке, привязанном к птичьей ножке. При таком строжайшем режиме, другого слова не подберешь, предпочтение императорского двора и слуг неизбежно отдается искусственному японскому соловью, мелодии которого известны заранее, в то время как настоящая птичка может сымпровизировать что-нибудь новое и неприемлемое. Показательно ироничное отношение автора сказки к «гласу народа». Прослушав искусственного соловья, люди «остались весьма довольны и развеселились так, словно напились чаю, ведь это же очень по-китайски»[179]. Единственным человеком, восприимчивым к истинному искусству, оказался сам император, прослезившийся, услышав пение соловья, за что и был вознагражден им избавлением от навестившей его Смерти.

Сказка «Соловей» написана Андерсеном в тот период, когда он был серьезно увлечен шведской оперной певицей Йенни Линд (1820–1887), красавицей, прославившейся своим исполнением народных песен: современники называли ее «шведским соловьем», а англичан во время ее летних гастролей в Лондоне в 1847 году охватила настоящая «линдомания». Линд дружила с Джакомо Мейербером, Феликсом Мендельсоном (с ним ее связывали, как выяснилось совсем недавно из архивных исследований, и серьезные личные отношения) и Фридериком Шопеном. Известна история о том, как влюбленный в Линд Андерсен, находившийся в 1845 году в Берлине, ждал от нее приглашения провести вместе сочельник. Этой теме посвящена драматическая новелла «Праздник Андерсена» Александра Кочеткова (он известен у нас своей знаменитой поэтической фразой «с любимыми не расставайтесь» из «Баллады о прокуренном вагоне»). В «Сказке моей жизни» Андерсен сообщает, что именно из-за Линд он отклонил рождественские приглашения всех других своих немецких поклонников. Однако певица не позвала его к себе, и он провел праздник в одиночестве (в этом месте воспоминаний он не вполне точен: как свидетельствует его дневник, в восемь вечера он все-таки отправился встречать Рождество к одной своей берлинской знакомой). Тем не менее Андерсен был сильно рассержен. «Мои мысли неудержимо стремятся к Йенни. Что я ей сделал! Или она не обращает на меня никакого внимания из боязни за свою репутацию? „Я вас не ненавижу, — как-то заявила она, — потому что никогда не любила“. Тогда я ее не понял, но теперь понимаю»[180]. На следующий день Андерсен попенял Йенни за невнимательность. «„Какое же вы все-таки дитя! — сказала она с улыбкой, ласково провела рукой по моему лбу, рассмеялась и прибавила: — А мне-то это и в голову не пришло! К тому же меня давно пригласили в одно семейство. Но ведь мы можем еще раз справить сочельник! Ребенок получит свою елку! Мы зажжем ее у меня под Новый год!“»[181]. Йенни кокетничала и играла с Андерсеном. Ей, конечно, льстило внимание известного к тому времени во всей Европе писателя. Но она четко определила порядок отношений с ним еще осенью 1843 года, когда Андерсен в первые три недели сентября почти ежедневно встречался с ней, посылал букеты и посвященные ей стихи (Линд тогда выступала в Копенгагене в главной роли оперы Винченцо Беллини «Норма»). Во время прощального обеда с датской театральной общественностью Йенни подарила балетмейстеру Королевского театра серебряный кубок с надписью «Бурнонвилю, ставшему мне отцом в Дании, моем втором отечестве». В «Сказке моей жизни» Андерсен не без горечи продолжает: