Согласно регистрации Центра Андерсена в Оденсе, писатель создал более 215 сказок и историй, включая отдельные, входящие в другие более крупные произведения. В прижизненное пятитомное собрание «Сказок и историй» (1862–1874) вошло 156 сказок, две трети из которых Андерсен сочинил за последние 25 лет своей жизни. Начав с переделки народных сюжетов, писатель скоро перешел к полностью авторской или, как ныне принято определять, литературной сказке. Последний, шестой сборник из тех, что Андерсен издавал под названием «Сказки, рассказанные для детей», был выпущен им в декабре 1841 года, после чего писатель, продолжая изредка переделывать народные сказочные сюжеты, стал более тяготеть к созданию небольших новелл, в которых, не отказываясь от элементов вымысла, описывал проблемы реальной жизни, выводя из рассказываемого некий морально-этический (и зачастую религиозный) вывод, который доносил до читателя, нередко прямо обращаясь к нему в концовке. В разделе «Сказки моей жизни», относящемся к 1855 году, Андерсен объясняет, почему он выбрал такую форму:

Тем не менее название «Истории» писатель дал лишь трем сборникам своей малой прозы, выпущенным в 1852, 1853 и 1855 годах. Он, по-видимому, чувствовал недостаточность его для собраний, в которых преобладают все-таки сказки и сказочные по содержанию или форме повествования, и в дальнейшем пользовался в названиях сборников соединением обоих терминов. Вот почему начиная с 1858 года Андерсен стал называть свои главные сборники «Сказки и истории», оставляя читателю решать, с чем он в каждом отдельном случае имеет дело — с детской сказкой, сказкой для взрослых или с историей.

В «Примечаниях» к последнему заключительному прижизненному тому «Сказок и историй» (1874) Андерсен сетовал, что по господствующему мнению «главное значение уделяется его первым сказкам», в то время как «позднейшие» считаются «далеко уступающими им». Писатель приписывал это субъективности мнений читателей и критики, приводя как доказательство то, что даже новейшие его сказки, такие как «Мотылек» (1861) или «Снеговик» (1861), читатели по незнанию относили к ранним. И действительно, стиль поздних сказок и историй Андерсена так же неповторим и индивидуален по авторскому почерку, как и ранних, хотя в их художественной палитре яркие краски и контрасты выглядят чуть бледнее, авторская идея обнаженнее, а интонация звучит чуть серьезнее.

При сравнении «старых» и «новых» сказок сразу же выясняется, что немалое число первых не менее трагично и содержит столь же серьезный религиозный посыл, что и поздние, а их скромное место среди других объясняется лишь меньшей броскостью в одном ряду с признанными шедеврами. Как пример можно привести трагическую «Историю матери» (1849), в которой рассказывается о попытках женщины разыскать и вернуть к жизни умирающего ребенка, унесенного из дома стариком по имени Смерть (в скандинавской народной традиции смерть воспринимается в мужском обличье, именно поэтому в известном фильме Ингмара Бергмана «Седьмая печать» ее играет мужчина). Чтобы добраться до теплицы, где обитают души мертвых, и найти к ней дорогу, она жертвует всем: песнями, которые пела малютке, кровью из своей груди, своими прекрасными глазами. Оказавшись в теплице, она угрожает уничтожить саженцы, в которых живут души, и требует у Смерти вернуть ей ребенка. И только узнав у старика, какая несчастная жизнь могла бы достаться ее сыну, мать, смирив гордыню и отказавшись от угроз уничтожить Божий миропорядок, смиряется перед Господним Промыслом.

«История матери» — лишь одна из многих сказок, в которых писатель затрагивает тему человеческой кончины. Читатель, с детства знакомый только с самыми популярными произведениями Андерсена и решивший в зрелом возрасте познакомиться со всеми его сказками, будет немало удивлен и, возможно, удручен тем, насколько часто он обращался к серьезным темам жизни и смерти, бренности всего земного и превосходства над ним небесного, а также наказания человека за нарушение им общепринятых норм поведения и морали.

Современная Андерсену критика не раз выговаривала ему за непедагогичность его образов в некоторых сказках. И конечно же непристойно принцессе целоваться со свинопасом из корысти, продиктованной сумасбродным желанием заполучить вещицу совершенно никчемную («Свинопас»), или же мчаться на греховное свидание с простым солдатом («Огниво») верхом на собаке. И все-таки, порицая за эти детали писателя и приписывая ему проповедование аморализма, критика была не права. Назидание являлось почти непременной частью серьезного смысла его сказок. Людские пороки и недостатки у Андерсена непременно наказываются — и подчас, на современный взгляд, даже с чрезмерной жестокостью.

Во всех трех автобиографиях автор рассказывает о чувстве раскаяния, которое испытал после церемонии конфирмации, на которую он пришел в новых сапогах, открыто щеголяя и гордясь ими. Чтобы подчеркнуть новизну обувки, он даже заправил брюки в голенища! Вступая во взрослую жизнь, он совершенно забыл о благоговении, которое должен был тогда чувствовать. Как ни трудно это понять современному человеку, но воспоминание именно об этом случае, как пишет Андерсен в оставленных им примечаниях, явилось толчком к созданию одной из самых страшноватых его сказок «Красные башмачки» (1845).

Речь в ней идет о вполне благонравной бедной девочке Карен, которой добрые люди на похороны ее матери пошили из красных лоскутков кожи башмачки. Карен удочерила старая женщина, которая, когда девочка подросла и башмачки износились, заказала ей к конфирмации новые, очень похожие на те, что носила принцесса, проезжавшая вместе с королевой-матерью через город. Воспитательница уже плохо видела и не рассмотрела, что сшитые башмачки оказались красными и, следовательно, для церемонии первого причастия недостаточно скромными. Когда в церкви торжественно заиграл орган и запел детский хор, Карен думала только о своих красивых башмачках. То же повторилось и в воскресенье во время первого причастия. Когда девушка, преклонив колена у алтаря, поднесла к губам позолоченный кубок, она думала только о башмачках. Ей почудилось, будто они плавают в вине — «крови Христовой», и она забыла пропеть псалом и прочесть «Отче наш». При входе в церковь Карен и ее приемной матери встретился рыжебородый старый солдат с костылем, который поклонился им и стал стирать пыль с их туфель. Тогда же он сказал Карен:

«Ишь, какие красивые башмачки, аккурат для танцев! — И, обратившись к башмачкам, добавил: — Станете танцевать — сидите крепко!»[185]