Теперь его ожидало настоящее сражение.

За сердце Королевы.

* * *

Наверное, намечайся и впрямь «парадный» обед с присутствием высочайших особ, да ещё и проводимый где-нибудь в городской ратуше, где приглашённые низшего ранга, выстроившись вдоль стен, провожали бы взглядом каждый отправляемый в державные рты кусок — Ирис не выдержала бы. Нет, пришла бы, поскольку от подобных приглашений не отказываются; но закутанная в никаб, предпочитая потихоньку спроваживать кусочки яств под вуаль, но не открывать лица. К появлению на людях без покрывала она ещё не была готова, хоть тверди Фатима день и ночь, что попала она в общество, где женской красотой восхищаются и уж никак не прячут, а дозволяют любоваться, как предметом искусства, например. Предметом, доступным абсолютно всем взглядам, в том числе оценивающим, раздевающим и похотливым — а таковые в толпе обязательно находились, Ирис это порой даже через паранджу чувствовала — быть не хотелось.

Впрочем, нынешняя трапеза называлась «парадной» лишь из-за присутствия Очень Дорогой Гостьи, да ещё из-за обещанных хозяйкой и поварами кулинарных изысков, а на самом деле проходила уютно, по-домашнему, в Малой столовой Гайярда, где даже для детей и их воспитателей накрыли особый стол, со сладостями, засахаренными фруктами и пирожными. Взрослые же, по выражению Фатимы, оказались «все свои, разве что ещё один-два гостя». Под гостями она подразумевала второго посла, которому, как сопроводившему ценную госпожу с не менее ценным грузом от берегов Босфора почти до самой Галлии, выпала честь быть приглашённым; и одно духовное лицо, весьма приближенное к светлейшему семейству. А вот своего супруга и себя, похоже, Фатима-Фотина Бомарше давно числила в «своём» кругу. И Ирис это понравилось. Как, впрочем, и всё, происходящее в удивительном замке.

Как и то, что воспитатели за детским столом, похоже, не делали разницы между маленькими наследниками герцога, отпрысками секретаря Фуке и сынишкой маршала. В ту же компанию благосклонно и без оглядки на титул приняли маленького маркиза. Но что удивительно, сюда же затащили и упирающегося Назарку, который, не оставайся на нём слой краски, багровел бы сейчас ушами от конфуза: не привык он к такому вниманию, а особенно к обращению «сударь», он, сын бывших холопов-рабов, мальчишка на побегушках. И теперь маялся оттого, что обращались к нему с таким же уважением, как и ко всей титулованной детворе. Было в этом что-то неправильное. Будто он самозванец какой-то.

Но любимая хозяйка, поглядывая на него со своего места за «взрослым» столом, ласково улыбнулась и одобрительно кивнула — и Назара отпустило. Значит, можно и так…

Хоть сомневался он, что у других графьёв и герцогов его встретили бы так радушно, да ещё усадили бы за стол с господскими детьми. Вот, например, тот же красавец писаный, де Камилле, ишь, с каким пренебрежением на него косит. Дескать, занесло кого-то со свиным рылом, да в калашный ряд… Назар и сам не помнил, откуда у него в голове всплыла эта смешная поговорка. Должно быть, от матушки-покойницы досталась, та, говоруха, любила пересыпать родными словечками, сынки-то её в детстве на обоих наречиях балакали: и на османском, и на славянском, оттого, видать, и франкское нынче даётся легко…

…Ирис явственно считывала с аристократической мины Филиппа де Камилле всё возрастающее раздражение, и теперь пыталась заглушить в сердце неприязнь к этому красивому, вроде бы безупречно воспитанному, всегда по-рыцарски благородному молодому мужчине. Уж сколько раз она успела пожалеть, что эфенди научил её распознавать по лицам и эмоциям скрытые мысли! Не пришлось бы разочаровываться. А ведь граф, много лет проживший в просвещённой Восточной империи, мог бы не только привносить в жизнь иного государства европейские традиции, но и напитаться свежими прогрессивными идеями. В Османии, например, не существовало, как таковой, аристократии или знати. Да, были известные родовитостью и богатством семьи; но подняться до самых вершин власти мог одинаково успешно как и выходец из знатного семейства, так и бывший раб. Верность султану и истовое служение престолу ценились куда больше ветвистых родословных, пусть и уходящих корнями чуть ли не к самому Адаму. Да что далеко ходить за примерами! Тот же капитан Джафар…

Отчего-то Ирис так и вспыхнула. Во всяком случае, уши у неё запылали настолько, что, казалось, вот-вот подпалят скрывающие их рыжие пряди. Ох, нельзя же так смущаться при воспоминании о всего лишь красивом мужчине!

«Всего лишь красивый», капитан Джафар Нияз, был когда-то никем, бесправным греком-рабом, вместе со своим братом послуживший ежегодной данью с захваченных земель. Его вместе с остальными мальчишками-христианами, коими давался ежегодичный откуп, обратили в ислам и направили сперва на выучку и первые испытания в тыловых войсках, а затем в школу янычар, откуда уже он сам подал прошение о переводе во флот. Надо сказать, аги-наставники инициативу не всегда приветствовали, но отроку, показавшему себя не только хорошим бойцом, но и охотником до учения, отказать не могли. Тем более что на флоте нуждались в хороших офицерах, а из этого янычара должен был выйти толк, определённо…

И уже после трёх лет выучки молодой Джафар-бей получил под начало первую небольшую шебеку, затем несколько галер, а после нескольких удачных сражений — флагманский корабль османского флота. И сейчас многие пророчили ему звание капудан-паши — адмирала, и за глаза называли «Джафаром Солнцеликим», в пику Хромцу, которого, хоть и боялись, хоть и уважали, но не любили, а вот на капитана Джафара готовы были молиться и простые матросы, и янычары, которых он частенько во время битв поддерживал огнём с моря. И ни разу не прошёл мимо тех, кто барахтался в волнах, прося помощи.

Ирис ещё раз взглянула на Филиппа де Камилле.

Может, и он не прошёл бы. Недаром несколько лет назад именно граф первым рванулся на поиски пропавшего консула Франкии в Александрии, и неважно, что тот когда-то служил всего лишь простым писарем…

Впрочем, Бомарше был из дворян, и решение зарабатывать на кусок хлеба путём поступления на неприглядную для человека его происхождения службу далось нелегко; но как-то нужно было содержать семейство, в одночасье оставшееся без отца! А без протекции или рекомендаций не нашлось свободных мест ни в королевской гвардии, ни при великих мира сего. Оттого и устроился по случаю на освободившееся место… в городской-то тюрьме, куда немного нашлось охотников подзаработать. Что ж, зато денежно. Дворянскую гордость пришлось временно припрятать куда подальше, ибо дохода не приносила, а младшим сёстрам нужно было копить на какое-никакое приданое, да поддерживать в порядке обветшалый семейный особняк, хотя бы оставшееся крыло…

Как ни странно, но подобное прошлое Филипп де Камилле не считал постыдным. Поскольку, с его точки зрения, Огюст не опустился, а всего лишь временно приспособился к обстоятельствам, но при ближайшей возможности блеснул способностями и при встрече с достойными людьми проявил себя с лучшей стороны. Недаром именно ему, Бомарше, сам бессменный секретарь герцога Эстрейского, Максимилиан Фуке, доверил дела на время своей женитьбы, а затем отбытия в Бриттанию, для принятия наследства супруги. После чего, когда вернулся и поглядел на успехи своего протеже, сразу порекомендовал его не куда-то, а в личные помощники князю Самаэлю, как никогда нуждающемуся в столь ценных управленцах. А год с небольшим, когда Галлии понадобился представитель в Османской империи, его светлость герцог сам вспомнил о молодом человеке, умнейшем, находчивом, тактичном, словно самой природой созданным для дипломатичной службы…